вроде, в ПДН… Как не помнить? Город-то у нас — маленький, сам знаешь…
Аронов молчал, хотелось в темноте увидеть лицо капитана, да тому везло — ночь еще глуха. Обиды Михаил совершенно не чувствовал, даже мстительно не радовался, что Зорину тяжело подбирать ненужные, глупые слова, наоборот — чувствовал себя неловко, стыдно за него, хотел помочь — а непонятно, как?..
— Завтра, да сегодня уж, чего там — пять утра — бой будет. Вроде как помирать придется. Не хочу я так, не по-людски вроде. Ты прости меня, ну? Прости, сержант. Да она тебя только и любит, точно говорю. Детки вон у вас какие. Прощаешь? Не молчи, скажи, что? Ну, хочешь, дай в морду мне, а хочешь — стреляй, и все тут. Отойдем, вон, в овраг подальше… Виноват я, забава была. Подыхать с этим не хочу, Миша…
Михаилу представилась Галя, которой крепко нравился этот хамоватый капитан, пренебрегавший ею, любивший между прочим, невзаправду. А вот она, похоже, любила его по-настоящему. Пожалуй, он — ничего, злой, наглый, но настоящий. От этого уже не слишком больно, или еще больнее?..
— Давай условимся, Виктор, — Михаил в темноте легонько сжал плечо капитана, — Мы с тобой земляки. Твоих родных лично не знаю, а ты моих, так вышло, — видал. Как судьба решит нынче, а только кто вернется — память другого не забывать, близким все доложить. Отдельно попрошу — трое у меня деток, знаешь. Ты уж не оставь. Чем сможешь — помоги.
— Вернемся домой, Миша. Вернемся вместе, обязательно, — Зорин во мраке приобнял танкиста, в сердцах хотел сказать еще что-то, важное, искреннее, но не нашелся, наощупь, подсвеченный только звездами, побрел к реке, на свою позицию.
— Матвей, парень, отдал бы мне свой автомат? — без надежды предложил Савельев, перегружая в котомочку пацаненка тушенку с гречневой кашей, пачку печенья, крошечную банку джема и хрустящую старостью, видавшую виду пластиковую бутылку с водой, — Сам посуди, тебе сестренку надо сберечь. А огонь откроешь — фашисты вас и положат на месте. Так еще, может, не побьют, либо убежите. С автоматом-то, — Савельев тихонько усмехнулся, легонько щелкнул паренька по замерзшему носу, — С «калашом» — точно не отступишь, а? Вот я и говорю…
— Не отдам, и не проси, дядя Жора, — вздохнул Матвей, на всякий случай перекинув оружие на худую спину, — А стрелять не стану первый, точно. Только если сами наскочут. Чего я, глупой, што ли?
— Ты вот что, Мотька, — увещевал Савельев, озабоченно, уже наспех маскируя ивовыми прутьями и колтунами сухой травы лаз в их земляную нору на обратном склоне овражной бурой трещины, — Твое главное дело — сестру до наших доставить. Не вздумай проверять — как, мол, там бой идет? Только стихнет, а лучше — к сумеркам завтрашним, если никто из нас не явится — двигай прямо туда! — махнул рукой на восток, в скованные предутренним заморозком поля, — Это твоя боевая задача и мой приказ. Понял ли?
— Ясно, — сморкался в озябшую ладонь мальчик, вытирал пятерню колючим сеном, — Дядя Жора, а какое у тебя звание? Раз ты всеми командуешь. Секрет если — не говори. Ты десантник, да? Или спецназовец?
— Я-то? — Савельев хмыкнул было, хотел отшутиться, на мгновение задумался, пристроил поудобнее в детском блиндажике свое ноющее, замерзшее тело, — Да не, Мотя. Я — бродяга, человек, который ходит по земле, встречает людей разных, запоминает все вокруг… А потом — следующим встречным — рассказывает сказки. Про тех, кого видал раньше, какая жизнь бывает, и сколько вокруг хорошего и интересного…
— А про меня? — мальчик вылез из норы ближе к выходу, хотел заглянуть Савельеву в глаза, искал в темноте его руку маленькими ледяными пальцами, — Про меня — что расскажешь?
— Ну, если придется — расскажу про твое смелое сердце, как охранял маму и сестренку, как терпел невзгоды и горе свое не показывал, как не боялся и наравне с солдатами защищал Родину. Только, наверное, завтра будет твоя очередь становиться рассказчиком, вместо меня. Я уж на этой земле слишком много выведал, пора в другое место собираться. Да что ты ревешь, глупый парень? Брось это дело — сестра увидит, нехорошо. Мы ж с тобой — мужики…
Небо, светлея над густо заросшим пока еще лысой вербой левым берегом Донца, одновременно размокало, из ясного, проколотого миллионом ночных морозных игл, становилось влажным, ватным и теплым. Налетел ветер с отмякших полей, нагнал низкие пухлые тучи, из которых к семи утра сначала нехотя, потом обильнее, полил дождь. Был он уже не такой зябкий, как пару дней назад, скорее, настоящий, весенний, смывающий случайные снежные комки на северных скатах оврагов, под непролазными елями, наполняющий чернозем благодатной влагой.
Савельев с сожалением думал, что липа, на которой он угнездился на нижней, хоть и удобной, но весьма открытой развилке, еще совершенно голая, бесстыжим образом узловатые ветки лишены нарядной листвы и торчит на всеобщее обозрение бугристый, толстокожий ствол с прилепившимся человеком в драной маскировочной накидке. Одно хорошо — до переправы метров триста, разглядят они оттуда его на дереве только после первого выстрела. По счастливой дождливой погоде поднять дрон врагам не удалось, поэтому на правом берегу сначала появился ползучий наблюдатель, отсверкивая стеклышками бинокля, потом, так и не раскрывшие самую близкую к воде позицию Мызы и Кости-СОБРа, потихоньку, перебежками, приблизились пехотинцы.
Переходить мост они медлили, спустя какое-то время стало ясно — ждали штаб вместе с расчетом ПТУРа. Савельев в свой монокуляр — хороший, дареный гуманитарщиками с Москвы — отлично разглядел командиров: высокого, в бежевом камуфляже, с польским красно-белым флажком на рукаве, с приделанными к плоскому шлему наушниками и азовца с волчьим шевроном СС в украинской «цифре». Вот странная ситуация — потомок сожженных в Освенциме панов помогает последователю их палачей форсировать реку, чтобы эффективно и правильно выжигать славянский люд на славянских же землях? И следом за командирами бережно несут солдаты новый, не то, что раньше, фаустпатрон, теперь «Джавелин», разворачивают позицию, дожидаются русского танка. И у них расчет тоже — смешанный, инструктор с польским знаком, и двое — азовцы, один стажер, другой, видно стрелок. Этакая дичь.
Мыза, конечно, их тоже видит. У него ВОГ в подствольнике готов, ждет выстрела Георгия, чтобы кинуть гранатку ПТУРщикам в подарок. Ну, пока погодить надо. Пусть скомандуют пехоте форсировать реку, чтоб отрезать их на этом, нашем берегу.
Дальше, с опушки, за рекой, вдруг появилось сизое дымное дизельное облачко, приближалось, колыхаясь струйками над голыми кронами верб, наполнялся сырой воздух стуком двигателей и мясорубочным цоканьем трансмиссий.
