Месячный курс.
Телефон возле уха жужжит.
— Погоди… — торможу я Медведеву. — О! Адресок скинул… Ах он гандон! — взрываюсь я.
— Чего? Че там? Он тебя в мотель зовёт?
— Нет, — скриплю я зубами.
— В баню?
— Нет…
— Блядь, да, куда? В цирк? Выступать под куполом? Хорош интригу разводить! — психует жертва любопытства.
— На хатку бобра. Знаешь, адресок-то недалеко от той кафешки.
— И что? — не сразу врубается Медведева.
— Все у Германа Александровича на мази. Он в ту кафешку бабов водит, ужинает и в квартирке рядом в койку укладывает!
— А тебе то что? — не понимает она моих переживаний.
— Не знаю, но бесит.
И бесит-таки довольно сильно.
— Так, моралистка, угомонись. Суй свои бритые ноги в скиннис. Через сколько казнь?
— Через час.
— Ага. Звони. Желательно с места событий, но я, так уж и быть, подожду, — и, похихикивая, эта стервь отключается, оставляя меня кипеть в одиночестве.
Чуть не забыв дома договор, на наличии которого так настаивал Герман, я уговариваю себя двинуться навстречу пиздецу. А что он будет, сто пудов. Не важно. Узнал меня Бергман или нет. Договор, кстати, вчера тоже пострадал, но селедкой он пахнет не так заманчиво, как приглашение на свадьбу Лосева.
Через час я прохожу через просторный холл дома по присланному Бергманом адресу и под бдительным взглядом консьержки вызываю лифт.
В кабине меня слегка потряхивает. Когда я позвонила в домофон, голос Германа был очень суров. Я рассматриваю себя, пытаясь понять, какой меня видит Бергман, но сдаюсь.
На двенадцатом этаже всего три квартиры, и дверь нужной мне уже гостеприимно приоткрыта.
Ладно. Где наша не пропадала. Выкручусь. И останусь при кавалере на Димкину женитьбу.
Меня никто не встречает, но услышав клацание язычка замка, откуда из глубины квартиры до меня доносится:
— Левина, проходи. Я почти готов.
Снимаю сапоги и пальто. Тапочек не предусмотрено. Небось неэротично на девочках смотрятся. Ну, полы вроде теплые и чистые.
Бреду на запах кофе и логично попадаю на кухню. Там пусто, но кофеварка еще шипит.
— Ты куда-то не туда пришла, — слышу я из-за спины Бергмана.
Развернувшись к нему, я цепенею.
Матерь божья! Держи меня семеро!
Герман Александрович явно только что из душа. В одном весьма скромном в своих размерах полотенчике на бедрах. На плечах его еще искрятся в электрическом свете капли воды, и некоторые особенно наглые из них стекают по мощной рельефной груди на плоский в кубиках пресса живот.
Я неконтролируемо сглатываю.
— Ну, что, Левина? Я готов. А ты?
Глава 23. Прогрев целевой аудитории
Не обращая внимания на моё состояние, Бергман, придерживая одной рукой короткое полотенце, еле сходящееся на узких бёдрах, проходит к кофеварке.
Видя, как при любом движении жгуты мышц напрягаются и скрываются под белой тканью, я без труда могу в своем воображении дорисовать, как выглядит Герман без всего.
Более того, я впервые понимаю мужиков, которые пялятся на мини-юбки на улицах: с каждым шагом полотенчик чуть-чуть сдвигается, и, кажется, вот сейчас я вижу самое главное… Это гипноз.
Сокрушительный эффект не пропадает, даже когда, наливая кофе, Бергман поворачивается ко мне спиной. Она шириной со столешницу, и, пожалуй, я бы на ней полежала. Она такая блядско-матёрая, накаченная, с просушенным рельефом.
И меня капец как триггерит толстая короткая серебряная цепочка на мощной шее. Еле удерживаюсь от стона. Бергман — секс-машина, животное. Это видно невооруженным взглядом. Вот не удивлюсь, если все это мышечное богатство — заслуга не спортзала, а акробатических этюдов в постели. Есть пара поз, практикуя которые достаточно часто, достичь подобного результата не сложно…
— Тебе налить чего-нибудь? — не оборачиваясь, спрашивает Бергман.
— Вод… вод… — хриплю я.
— Воды? — приподняв четкую бровь, уточняет Герман, и, дьявол меня раздери, если его глаза надо мной не смеются.
Вообще-то, я имела в виду водку. Ну, пусть будет воды.
Кивком подтверждаю согласие, пока не уверенная, что мне стоит открывать рот. Вечер перестает быть томным.
Так вот ты какой, хороший еврейский мальчик.
Ну, мамочка!
— Тебе в стакан? — он указывает на стоящие рядом стеклянный бокал и умилительную эмалированную кружку с муми-троллем на боку.
Тянет ответить: «Не надо, я так слизну», но я сдерживаюсь.
Кажется, понемногу начинаю приходить в себя.
Или нет.
Герман протягивает мне стакан, и у него вид змея-искусителя, впаривающего Еве яблоко греха.
Наши пальцы соприкасаются, и меня прошивает электрической молнией от пальцев вниз, туда, где все сладко сжимается. Его руки такие горячие, они манят проверить температуру всего тела Бергмана. Так ли он горяч?
Сердце заходится в волнительном стуке, шумит в ушах и пересыхает во рту.
Почему-то это легкое прикосновение намного более интимно, чем то, когда я подержалась за член.
Мгновение, и насмешка в серых глазах, тая, уступает место чему-то тяжёлому, тёмному, животному. Внутренняя самка уже готова игриво убегать, но не слишком быстро, а чтобы догнал, навалился и сзади…
Ох… Жарко.
Дрогнувшей рукой, я подношу стакан ко рту и жадно пью. Герман скользит взглядом от моих губ по горлу, ключицам и ныряет в скромный треугольный вырез джемпера, где виден лишь намёк на ложбинку.
Словно рукой погладил. Будто откликаясь, у меня напрягаются соски. Даже не буду опускать глаза, чтобы проверить, выщелкнулись ли они на обозрение Бергмана, хотя очень хочется посмотреть на провокационное полотенце. Там должно быть отчётливо видно, как Герман отнёсся к результатам осмотра.
С влажных волос Бергмана срывается очередная капля, разрывая наш затянувшийся зрительный контакт, похожий на прелюдию.
Первым стряхнув с себя этот морок, Герман прищуривается на меня:
— Пора углубиться в наш договор.
Да что ж ты делаешь, подлец?
— Прежде, чем углубляться, — нарочито бодро говорю я, — тебе стоит принять подобающий вид. На тебе слишком
