– Я все же не понимаю…
– Не понимаешь? Если бы такое мне сказал презренный гой, тогда это звучало бы органично. Но мы два честных еврея, которые давно поняли про этот мир все. – Гость положил рюкзак на стеклянный столик рядом с креслом и сообщил: – Товар – деньги. Все по товарищу Марксу.
– И товар, – добавил Заславский более благосклонно, осознав, что перед ним свой. Это успокаивало.
– Чего?
– Товар-деньги-товар.
– Ага-а, – с уважением протянул гость. – Соображаешь.
– Я-то соображаю, – недовольно скривился Заславский. – А ты откуда такой чересчур сообразительный?
– Отечество нам солнечный Магадан. Приглашаю, кстати. И рекомендую.
– Типун тебе на язык! – искренне воскликнул Заславский.
Гость вынул из рюкзака увесистый сверток. Аккуратненько развязал и высыпал на столик приличную кучку золотых изделий, из которых уже были извлечены все драгоценные камни. Здесь же была пара небольших самородков.
– Лом, – оценил Заславский.
– А тебе цацки из алмазного фонда подавай? – удивился гость.
– Мне нужен лом. Цены знаешь?
– Наслышан. Мизерные, но надо же поддержать советскую стоматологию.
– Ну, тогда…
Заславский прошел в другую комнату и вернулся с точными небольшими весами. Поставил их на столик и приступил к взвешиванию. От этого процесса он испытывал явное удовольствие – аж язык закусил. Потом что-то написал на листочке, подсчитал, округлил, подытожил и протянул бумажку гостю.
Тот скривился:
– Эх, вот вижу, что обманываешь, а сказать стесняюсь. Нравишься ты мне. Но все же скажу – надбавить бы.
– Как говорят в Одессе, походи по рынку, поищи лучшую цену.
– От шабата до шабата брат обманывает брата. Яхве тебе судья. Давай.
Заславский поморщился, как от боли, и, выудив из кармана деньги, стал отсчитывать. Когда он протягивал гостю приличную пачку, казалось, что так и не сможет заставить себя разжать пальцы. Гость буквально вырвал у него купюры.
– Ну, бывай, зубодер! – Наглый визитер подхватил рюкзак и, распахнув дверь, демонстративно произнес уже с порога: – Загляну еще.
Это был сигнал.
Стоявшие на лестничной площадке люди в штатском в количестве трех боевых единиц и двух понятых ввалились в квартиру.
– ОБХСС!
Заславский потерял дар речи. Ему предъявили постановление о производстве обыска, подписанное аж старшим следователем Генеральной прокуратуры СССР. Никто важнее районного оперуполномоченного никогда до этого дантистом не интересовался. Да и у последнего интерес как-то быстро иссяк. А тут… Дело плохо.
Заславский с ненавистью зыркал на татуированного гостя, который довольно лыбился в сторонке. Ну как, спрашивается, старый еврей опростоволосился? Купился, что гость представился от Копача. А почему купился? Потому что с Копачом шутки плохи, и дантист просто не нашел в себе силы выставить за порог его посыльного. Теперь придется платить за свое легкомыслие. Да, расслабился. Считал, что до его мелкого гешефта дела никому нет. Все стоматологи и техники балуются скупкой золота. Иначе дела не сделаешь. И тут…
Будто в тумане дантист наблюдал, как оперативники, шурша бумажками, отнимают его свободу, здоровье, все планы на будущее. Пытался было вякнуть, что золото не его и забыл его тот самый человек, который завалился незваным татарином в его квартиру, но в ответ услышал дружный смех и понял: цена его словам – медный грош. Поэтому в итоге все же признался:
– Да, купил золотой лом.
– А там еще пара самородков с прииска, – добавил улыбающийся круглолицый оперативник из ОБХСС ГУВД Москвы.
Заславский поморщился. Еще одна статья – теперь уже по приисковому золоту. Ох, как тяжко-то!
Потом неожиданно столпотворение закончилось. Все куда-то рассосались. Заславский остался один на один с высоким рыжим парнем в кургузом пиджачке – совсем себя не уважать такой носить, оно работягам пристало, а не серьезным людям. Но взгляд у парня был вовсе не как у вросшего в грешную землю рабочего класса, а как у пытливого исследователя, изучающего редкое животное, то есть его, дантиста. Представился он лейтенантом Васиным.
– Я так понимаю, еще не все закончено, – произнес Заславский устало. – Вы сейчас усиленно начнете мне что-то продавать.
– Удивительная проницательность, – улыбнулся Васин. – Ну да. Продаю. Вам вашу свободу.
– А чем я должен расплатиться?
– Для начала этим. Мне оно не нужно. Коллеги попросили.
Это была подписка, где значилось: «обязуюсь, состоя в качестве агента ОБХСС ГУВД г. Москвы, докладывать ставшие известными мне сведенья о совершенных и готовящихся преступлениях». Далее было еще что-то о служебной тайне и об оперативном псевдониме.
– Это такая индульгенция от тяжких грехов, – пояснил Васин. – Подписка исполняется собственноручно, как сольная партия. Согласны?
– Будто кто-то предоставляет мне выбор. – Заславский встал, вынул из шкафчика несколько листов бумаги, дорогую, рублей за двести, ручку с золотым пером и начал писать. Поставил подпись. Псевдоним себе взял «Мышкин».
– Почему? – полюбопытствовал оперативник.
– Потому что я страдалец. И идиот! Все по Достоевскому!
– А-а, понятно, – кивнул Васин, прочитавший недавно роман «Идиот» русского классика. – Только пока подписка ничего не стоит, и делу о скупке золота пока дан ход.
– Так зачем я старался?! – возмутился Заславский.
– Действовать она начнет после того, как вы сдадите мне Копача.
– Копача? – изумился Заславский. – Как вам не стыдно, молодой человек! Он же меня зарежет и не поморщится. У него повадки маньяка-убийцы!
– Не зарежет. А если не поможете, хлебать вам баланду лет восемь. Ну что, решили?
– Решил, – горестно произнес Заславский…
Глава 20 Васин стоял у окна, выходящего на небольшой балкончик. Отсюда открывался вид на улицу Петровка и зеленые заросли сада Эрмитаж.
Городской гул, потоки людей и машин. Столица такой и должна быть – многолюдной, шумной и немножко высокомерной к простому маленькому человеку.
К Москве у Васина были какие-то смешанные чувства. Ощущал он себя в ней неуютно из-за громадности, фактически мистической бесконечности этого города, в котором проживало, страшно представить, четыре миллиона человек. Пугала его непредсказуемость. И вместе с тем было явственное ощущение его величия и груза славных свершений и одновременно исторических бед. Ну, а еще это был центр мировой системы коммунизма, противопоставившей себя всему остальному, устаревшему и злому, но все еще очень сильному миру чистогана. И от этого тоже веяло какой-то великой энергией.
