А когда книга захлопывалась, он ловко прятал ее от моих глаз, линз бинокля и лупы телескопа в глубине сумки-почтальона. Стервец. Как будто сознательно.
В моей жизни никогда не было места спорту и азартным играм. И то и другое мне заменила задача: выяснить, что читает этот сопливый дед. Я был уверен, что рано или поздно он даст осечку и я наконец разгляжу название книги. И сразу закажу себе такую же. Она же прямоугольная, и ей найдется место на одной из полок. Надо только выждать подходящий момент. И он настал.
Старик куда-то делся. Только что сидел и смеялся, и вместо того, чтобы чихнуть или сморкнуться, он просто пропал. Ну, что тут подумаешь? За чаем, наверное, ушел или в аптеку. А книга то вон, лежит себе. Ждет его возвращения. И я жду. Прошло пять минут, шесть, семь… Стрелка часов, наверно, уже накалилась от моего пристального внимания. Но деда все не было. Через полчаса ожидания стало ясно: книга, оставленная, конечно, лицевой стороной вниз, забыта владельцем. Это значило только одно: мой выход неизбежен. А черные тучи, приближавшиеся к скверу, придавали мне ускорения. Черт бы побрал этого забывчивого пенсионера.
Предыдущие пару с чем-то лет мне за пределами квартиры ничего не было нужно. Гулять я никогда не любил, встречаться ни с кем не хотелось, а бесцельно перемещаться по городу – только время терять. Да и потом – там вирусы всякие, бродячие собаки, гололед, люди, машины эти бешеные. Дома спокойнее.
В подъезде, слава богам, никого не было. Железная дверь открылась с писком домофона и зычно хлопнула, возвращенная на место доводчиком. Звуки эти были до того непривычны моим ушам, что я от неожиданности закрыл их ладонями. Убедившись, что они в прошлом, я уверенно зашагал к скверу.
Какое счастье, что на улице был полдень. На тротуарах никого. Да и машин на проезжей части было немного. В воздухе висел май, и на секунду я прикрыл веки и вдохнул его ароматы полной грудью. В голове успело промелькнуть: разве каждый из предыдущих двадцати четырех маев пах так же? Низкий гул клаксона выбил из меня тягу к риторическим вопросам: ресницы распахнулись, а я машинально отпрыгнул с асфальта на мощеный поребрик. Дыхание застыло на вдохе, внутри все парализовало от испуга, поэтому на недовольный крик «Смотри, куда прешь, идиот!» ответить я не смог.
В то мгновение я вообще не смог бы не только ничего сказать, но и пошевелиться. В памяти вспыхнуло то, что я старался забыть все эти годы. Та ночь на пригородном шоссе. От резкого света в глаза, скрежета металла о металл до омерзительного запаха гари. Во рту железный привкус. В ушах – гул. Он не проходит, как бы старательно я ни пытался от него избавиться. И даже почти получилось. А тут на тебе – бетономешалка. Выправив кое-как дыхание, я повторил про себя детскую считалочку раз десять, не меньше, – и стало легче. Я всегда так делал, когда хотел отвлечься или переключиться. Ее срифмованные слова произносились в голове не моим голосом. Это был мягкий папин шепот. Каждый раз, когда я его слышал, машинально начинал улыбаться. Жаль, что он был таким немногословным. Считалочка – это все, что я запомнил его голосом.
Я дождался, пока все машины пересекут мой путь, чтобы снова не допустить такой же оплошности. И глаз я больше не закрою до возвращения домой. Только заберу ее – и сразу обратно. Сердце пыталось выпрыгнуть из груди, в висках стучала кровь, и головокружение усиливалось с каждым шагом к ней – разгадке. В сквер я влетел как заведенный оловянный солдатик и резко остановился.
Не понял.
Я обернулся и нащупал взглядом свой дом. Свое окно. Свою кухню. Голова медленно прочертила пунктирную линию и кивнула подбородком в истертые доски скамейки. На них ничего не было.
В смысле?
Где книга?
Мне пришлось подойти к скамейке и схватиться за ее спинку. Ноги еле держали туловище, туловище едва справлялось с шеей, а последняя будто пыталась избавиться от своей вечной ноши, внезапно потяжелевшей и ставшей, по моим ощущениям, квадратной. Три тяжелых вздоха помогли чуть-чуть спасти ситуацию. Я оторвался от кованой спинки, выпрямил спину и получил в нее глухой удар:
– Молодой человек, вы не это ищете?
Я медленно развернулся и уставился на старика. Потом осознал, что рот открыт, как на приеме у стоматолога, и приложил усилие, чтобы схлопнуть челюсти.
Он поправил очки на переносице и наклонил голову немного набок. Мои глаза зашарили по покрошившейся брусчатке, но, кажется, продолжали напоминать совиные, а в горле пересохло и даже заныло. Пульс подскочил до показателей спринтеров на Олимпийских играх, а мысли бились в голове с еще большей скоростью.
– Прошу прощения, если ошибся.
Книга, на которую я, вероятно, уставился как умалишенный, оказалась прижатой к его вязаной жилетке.
Мой взгляд прыгал со старческого лица на книгу и обратно. Все, что я помимо этого мог делать, – это глотать подступающую слюну и почему-то пыхтеть.
– Простите, вы немой, наверно? – проговорил дед, как мне показалось, сочувственно.
Я вновь поднял взгляд на деда. В голове вдруг прояснилось. Виски отпустила скованность. Я снова сглотнул слюну и приготовился было кивнуть, как почувствовал резкий холод между лопатками.
Вместо кивка из моих полуоткрытых губ выскочило что-то непечатное, да до того громко, что прикидываться лишенным дара речи было бы некультурно. Лишен я был дара думать, вероятно, раз решился на эту долбаную авантюру. Казалось бы: ну что мне с того, что он читает эту книгу? Каждый день читает, одну и ту же. Просто странный дед. Просто какая-то книжка. Какого хрена я поперся узнавать, что на ней написано? Мама всегда говорила мне, что мое навязчивое любопытство до добра не доведет.
Говорила всегда, за исключением последних 843 дней. И еще нескольких, их точное количество я не помню. Когда родителей не стало, тогда, на мокром загородном шоссе, я думал, что и любопытство мое улетело в кювет и там осталось, погребенное под обломками легковушки. Видимо, и в этом я тоже ошибался. Слишком много ошибок для одного дня, Иван.
– А вы не тот юноша из квартиры на первом этаже?
Старик зыркнул за меня – и я по инерции посмотрел назад. Туда, на свои окна. Шея вернула голову обратно, а взгляд – на деда. Горло еще не успело избавиться от нагрянувшей сухости, да и язык отказывался подчиняться, поэтому я ограничился тем, что поводил подбородком из стороны в сторону, довольно интенсивно для убедительности. Слишком много вопросов, дедушка.
Мой собеседник кивнул и улыбнулся. В его зрачках читалось что-то трудноразличимое, но если бы мне дали перевести эти мысли, то среди расшифровки точно было бы «не верю». Я опустил голову, изображая то ли покорность, то ли поклон, не знаю точно, и, наконец, выдавил из себя:
– Хорошего вечера!
Мои ноги понесли меня назад. Туда, за сирень, к дороге, а оттуда – к дому. Шагов через десять я все же остановился. Чувствовал на спине его взгляд. Чуть помедлив, я глубоко втянул воздух, развернулся и, не давая себе права передумать, подошел обратно к старику и выпалил:
– Как она называется?
Я был прав. Конечно, он смотрел на меня все это время. Но как только услышал мой вопрос, тут же спрятал взгляд, точнее уперся им в книгу. В обложку, на которой все-таки не было ни одной буквы. Только круглое коричневое пятно.
– Боюсь, я не смогу ответить на ваш вопрос, юноша.
Мои руки автоматически разъехались в стороны, я моргнул медленно несколько раз, не дыша, и прохрипел:
– Почему?
Он коротко оторвал взгляд от книги, и мне показалось, что его глаза мокро сверкнули. Дед предложил присесть на скамейку, сам занял на ней свое место, а я сослался на то, что очень тороплюсь, и, продолжая стоять, махнул в сторону дома, чуть не выдав свою ложь. Впрочем, он, наверно, уже раскусил меня.
– Вы правы, молодой человек. Дождь скоро начнется, а я тут со своими историями. Ступайте, а то еще промокнете.
День тяжелых вздохов продолжался. Я двинулся в сторону дома, направив одну ногу к дороге, и даже перенес было на нее вес, но остановил
