кому ещё? – искренне удивилась Варвара Алексеевна. – Здесь кроме нас с тобой и нет никого.
Дуня переступила с ноги на ногу, горько усмехнулась:
- И не срамно Вам, барышне, над девкой смеяться?
- Да с чего ты взяла, что я над тобой смеюсь?! – рассердилась Варенька, даже на ноги вскакивая от незаслуженного оскорбления. – Сама чисто ёж колючий, не знаешь, с какого бока подступиться, кругом сплошные иглы! Ты хоть понимаешь, что если мы ничего не докажем, то под суд невинный человек пойдёт?!
- А Вам, нешто, не всё равно?
- А вот не всё равно! – Варвара Алексеевна пристукнула ладошкой по столу. – Я за справедливость.
- И-и-и-эх, милая, да рази её хватит на всех, справедливости-та? – махнула рукой служанка. – У меня, вон, сестра утопла от позору, а рази её погубителю чаво было? Нет. Прокопыч, вон, после побоев пластом лежит, даже помереть не может, а Ваньке-кату, который его замордовал, порося подарили. Рази енто справедливо?
Варенька расправила плечи, вскинула голову и отчеканила, стараясь особо выделить каждое слово:
- Мы обязательно во всём разберёмся и накажем виновных по всей строгости закона. Всеволод Алёнович непотребства не допустит.
- Енто Зеркальщик-то? – оживилась Дуня и почесала щёку. – Ну да, эдакой зверина любого загрызёть и не подавится.
Барышня хотела было возразить, сказать, что Всеволод Алёнович человек благородный и воспитания самого галантного, но тут служанка отчаянно махнула рукой, словно в омут прыгнуть насмелилась:
- Ладно уж. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Спрашивайте, чаво хотели, всё как есть расскажу, ничаво не утаю. Но, - девица подняла вверх грязный корявый палец, - токмо то, что сама видела, слышала, али на своей шкуре спытала. Сплетнями да домыслами делиться не стану, и не просите.
- И не надо, - весело ответила Варенька, - расскажи, чего тут у вас в доме происходит? Кто купца убил?
- Кто убил не знаю, не видала, - буркнула служанка и по лицу её скользнула нехорошая усмешка, - а за что, предположить могу. На своей шкуре спытала.
Варвара Алексеевна поспешно придвинула к себе лежащую на столе стопку чистых листов и чернильницу. Рассказ, судя по присказке, обещал быть занятным.
Купец Пряников, ныне представший на суд перед Создателем, слыл человеком весьма набожным и милосердным. Усиленно помогал церквям, содержал театр на Малой Васильковой, каждое Рождество присылал подарки в воспитательные дома. Выпалив сию хвалебную оду почившему барину, Дуня откашлялась, а Варенька согласно кивнула. Ничего нового служанка ей не поведала, всё это барышня и так знала.
- Вы погодьте головой-та кивать, барышня, - усмехнулась Дуня, ладонью вытирая нос, - енто всё присказка. Так сказать, внешняя обёртка, навроде той, в которые ушлые торговцы самые завалящие товары заматывают, чтобы разиня какой обзарился и купил.
- А что же таилось под благопристойной обёрткой господина Пряникова? – спросила Варвара Алексеевна, которой уж наскучила длинная присказка. Нянька в детстве, помнится, тоже вот так сказки начинала: разведёт присказку, а потом, на самом интересном месте уж никакой мочи нет терпеть, глаза сами собой закрываются.
Служанка щербато усмехнулась, откашлялась и продолжила.
Все благоденствия, которые совершал купец, были, с точки зрения его домашних и тех, кто имел несчастье близко узнать Василия Афоновича Пряникова, исключительно внешние и показные. В своём же дому маска великодушного и просвещённого барина и мецената слетала, обнажая неприглядные звериные черты. Любил купец после баньки с девкой дворовой потешиться, причём потехи его были не любовные (что понятно, почитай, в каждом барском доме одна-две полюбовницы у барина да его сынков имеются), а звериные. Мог кожу со спины снять, мог кочергой железной прижечь, мог волосы по всему телу огнём спалить, а мог иголками наподобие подушки рукодельной утыкать. Ежели девица после перенесённых мук жива оставалась, приказывал её на конюшне плетьми добить али в выгребной яме утопить.
- Да зачем же ему это надобно?! – воскликнула Варенька, с трудом подавляя подкатившую к горлу тошноту.
Дуня передёрнула перекошенными плечами:
- Вот чаво не знаю, барышня, тово не знаю. Люди болтали, что, мол, чародейские каки-то амулеты он болью да страхом девичьими напитывал. Сама не знаю, врать не буду. Про то сестрица моя могла поведать, дык она утопла, царствие ей небесное.
Служанка перекрестилась, Варвара Алексеевна тоже, с неудовольствием заметив, что рука предательски дрожит.
- А отчего утопилась твоя сестра? – спросила Варенька, когда тишина в комнате стала аж позванивать от напряжения.
- Да всё от него, супостата, - охотно откликнулась Дуня, которой, и это чувствовалось, страшно хотелось рассказать обо всём, но что-то сдерживало. То ли давний въевшийся под кожу страх перед барином, пусть и покойным, то ли боязнь прогневить барышню, которая, вот голова бедовая, с самим Зеркальщиком пришла!
Девушка, уловив смятение служанки, приветливо улыбнулась и выжидательно приподняла перо. Дуня вздохнула и продолжила.
Марфуша, Дунина сестра, отличалась красотой ангельской, а разумом превосходила даже сельского целителя, коий с равным пренебрежением пользовал и людей, и скот, не делая меж ними больших различий. Стоит ли удивляться тому, что когда Марфуша исцелила от гнилой горячки единственного на три деревни окрест кузнеца, народ к ней валом повалил. Естественно, шли не с пустыми руками, ведь каждому известно, что, чтобы хворь да беда назад не вернулись, целителя отблагодарить надо. В доме достаток появился, на именины Дуняша, младшенькая в семье, получила настоящую фарфоровую куклу. Вот с той-то куклы и начались все беды, ведь подарил её не кто-нибудь, а купец Пряников, которого Марфуша врачевала после охоты, а точнее, бурного возлияния после оной. Исцелившись, Василий Афонович частенько заезжал в деревню, вёл беседы долгие с Марфушей, спрашивал у неё о целительстве, ничуть не гнушаясь беседой с деревенской девкой, пусть и пригожей. Сама же Марфуша души не чаяла в молодом и любезном купце, всей душой полюбила его и открыла ему все тайны, какие ей самой поведала забредшая в деревушку старая ведьма. Василий Афонович ахал, охал да на ус волнистый пшеничного цвета мотал. А как все секреты потаённые выведал, первым делом потехи ради извёл семью Марфушину, силу свою таким образом испытывая. И столько той силы оказалось, что вся деревня вымерла. Уцелели лишь Марфуша да Дуняша. Несчастная знахарка, пытаясь спасти односельчан, сперва в ноги бросилась своему разлюбезному Васеньке, а как узнала, что сама его научила и тем в хвори лютой повинна, так в омут глубокий и прыгнула.
Дуняша же попала в дом купца Пряникова,
