тоже со мной в баню пойдёт, ты не робей, Марусю обслужи по полной, она девушка очень отзывчивая, и старайся её вином накачать.
Гуторов хмыкнул, улыбаясь.
— Сделаем, Сергей Эдуардович, за мной не заржавеет.
Больше часа Павловский с Екатериной плескались и миловались в бане. Потом был обильный ужин, мужчины и хозяйка почти не пили. Потом пьяную Марусю Гуторов увёл в спальню.
Павловский приготовил несколько бутылей с керосином и спрятал их под крыльцом, проверил оружие. «Наган», взятый у убитого помвоенкома, положил на стол перед Екатериной.
— Это тебе, может пригодиться. Стрелять-то умеешь?
— Умею, — она спрятала револьвер под кофту, — обучена.
— Если что пойдёт не так, — Павловский грубо обнял Екатерину, — встречаемся у старого колодца, пойдём пешими, по лесам пойдём. Гляди, Катя, не пожалей.
Он вышел во двор и затворил с улицы все ставни. Гуторов сидел и о чём-то говорил с хозяйкой. Павловский подпёр ухватом дверь в комнату, где спала Маруся, одел шинель, подпоясался ремнём с подсумками и кобурой, взял карабин.
— Пора идти, — тихо буркнул подельникам, — жду на крыльце.
Ночь стояла сырая, безветренная, безлунная, тёмная. По всей улице ни в одном окне не горел свет. Слободка спала. Спали уставшие и замёрзшие собаки. Гуторов растворился в серой промозглости, отправившись к дому ювелира. Павловский с Екатериной, одетой в офицерские бриджи и лёгкую дублёнку, будто две кладбищенские тени, вначале подобрались к усадьбе купца Переверзнева. Собаки, почуяв чужаков, бросились к калитке, но не лаяли, завидев Екатерину, сели метрах в двух от забора. Екатерина метнула один смертоносный кусок сала. Пёс, что сидел ближе, мгновенно схватил его и метнулся в сторону. Второй кусок достался другому псу, проглотившему его разом. Через минуту обе собаки катались по земле, жалобно выли, поскуливали, плакали. Им уже было не до охраны хозяина. То же самое Екатерина проделала с собаками Суркова, хозяина конюшен, и, спрятавшись в голых кустах черёмухи, осталась ждать Павловского.
В дом купца Павловский проник через незакрытое кухонное окно, нашёл и зажёг трёхлинейную керосиновую лампу, достал из-за голенища немецкий штык-нож. Старуху-мать, спавшую в комнате рядом с кухней, он задушил подушкой. Жена купца, проснувшаяся от подозрительного шороха, в наброшенной на плечи телогрейке вышла из спальни и, заглянув в комнату матери, была тут же убита, не издав ни звука.
Павловский, уже не таясь, прошёл в спальню Переверзнева, тот проснулся и тёр глаза.
— Анфиса, — позвал он жену, — чего ты там вошкаешься?
Павловский сунул ему под нос ствол револьвера.
— Вставай, барин. Тихонечко, без шума неси сюда всё своё барахло: камушки и золотишко. — Павловский зло ухмыльнулся. — Ежели, конечно, жить хочешь.
Дрожа от страха, купец начал совать ноги в штанины, не попадал, путался. Павловский пнул его сапогом, злобно прорычал:
— Бегом, сука, бегом!
Купец снял со стены репродукцию Серова «Девочка с персиками», трясущимися руками открыл спрятанный там сейф и пока возился, вынимая ключ, Павловский всадил ему под лопатку штык-нож по самую рукоятку. Затем тщательно вытер лезвие о простыню.
Содержимое сейфа — замшевый мешочек с камнями, коробка весом около трёх фунтов с золотыми серьгами, цепочками, кольцами, брошками, подвесками, часами, а также шкатулка, плотно набитая золотыми царскими червонцами — империалами, — всё отправилось в сидор Павловского.
Екатерина, не ожидавшая, что он так быстро вернётся, прижалась к нему и зашептала:
— Ну как, милый?
— Порядок, пошли.
Отворив калитку, они прошмыгнули мимо трупов собак к конюшне. В стойлах ночевали пять лошадей, но только одну молодую кобылу условно можно было считать верховой. Она поначалу капризничала, громко фыркала, стучала копытами, пыталась укусить, но когда Павловский быстро и жёстко стал её седлать, почувствовала крепкую и опытную руку нового хозяина, смирилась.
Павловский вывел лошадь из усадьбы задним двором, отдал поводья Екатерине, подсадил её и велел скакать к старому колодцу, ждать их там. Сам же направился к ювелиру Вайнбергу. Гуторов должен был уже завершить своё дело, но стоило проверить.
Дверь в дом была отворена, в сенях темно, но слабый свет шёл из внутренних покоев. В большой комнате на четыре окна, обставленной хорошей мебелью, горела лампа-семилинейка. Павловский почувствовал, как под сапогом что-то хрустнуло металлическое. Он наклонился и увидел разбросанные по полу перстни, серёжки, другие ювелирные украшения — явно второпях Гуторов растерял. В глубоком кресле в залитом кровью исподнем сидел ювелир с расколотой топором головой. Топор валялся тут же. Павловский собрал валявшееся с полу, сунул в карман шинели, тихо выбрался из дома. В темноте ночи он услышал, как в конце улицы, скорее даже за околицей, заржали лошади. Гуторов, значит, вывел их и пошёл к старому колодцу. Павловский вновь решил проверить и побрёл к дому лесного объездчика.
Он издалека заметил мерцавший огонёк, на крыльце кто-то сидел и курил. Павловский снял с плеча карабин, передёрнул затвор, вгоняя патрон, подошёл к дому. С крыльца услышал охрипший голос:
— Чего крадёшься? Заходи, брать уже нечего, всё забрали.
На крыльце сидел в наброшенном на плечи старом зипуне немолодой бородатый мужичок. Он чуть подвинулся, освобождая место на ступени для непрошеного гостя, Павловский сел рядом, закурил.
— Ты, мил-человек, с ними или сам по себе? — Было видно, он не боялся. Тут только Павловский заметил стоявшую между ног хозяина винтовку.
— С ними, — ответил Павловский. — Отдал коней? — Ему не хотелось, чтобы хозяин чувствовал себя обкраденным.
— Отдал. И сам бы с вами ушёл, не мила мне власть ента, ох немила. Много ишшо кровушки она пустит, долго ишшо старухи да девки выть по дворам будут. Да стар я, ногами немощен. Двух коней отдал, себе клячу старую оставил. Твоему подельнику в перемётные сумы овса насыпал. Как мыслю, охвицеры вы, в бегах?
— Верно мыслишь, отец. К своим идти надо. За коней и фураж спасибо. — Павловский с благодарностью пожал плечо старика и растворился в темени ночи.
Он вернулся к дому Екатерины, забрал спрятанные в дровянике вещи и, облив керосином дверь и ставни, поджёг дом с четырёх сторон. Сырое дерево разгоралось медленно. Только спустя полчаса, когда он встретился у старого колодца с Екатериной и Гуторовым, усадьба, а с ней и дальняя часть улицы озарились ярким светом пожара.
— Не жалко, Екатерина, дом-то свой? — спросил Павловский, проверяя подпруги у выбранной им крепкой кобылы.
— От чего ж не жалко, — ястребиное лицо Екатерины и низкий, звенящий голос выдавали её подавленное состояние, — конечно жалко. Молодость там прошла.
— А как же Маруся? — спросил Гуторов.
Павловский ответил не сразу, будто не расслышал.
— Ушла домой твоя Маруся. Проспалась и ушла. Что удалось взять у ювелира?
Гуторов полез развязывать сидор, но Павловский остановил:
