В конце концов она, по-видимому, уснула, а когда спустя некоторое время открыла глаза, в доме было темно и тихо.
Йоуну Роуса ничего не говорит. Он может прийти в ярость от ее вопросов, а может презрительно отмахнуться от ее ребяческих фантазий, и она не знает, что из этого хуже.
Даже море утратило для Роусы былую красоту и уже не манит ее горизонтами далеких земель, о которых рассказывают саги. Теперь оно смыкается вокруг нее железным кольцом.
Временами, стирая одежду в ручье, Роуса замечает вдалеке чей-то силуэт – то Гвюдрун, то Катрин, то еще кого-нибудь из сельчан, наблюдающего за ней издали. Иногда они даже подходят ближе и заговаривают с ней, но в их лицах и жестах всегда проскальзывает настороженность, а речи всегда сдержанны.
Катрин ведь и впрямь обещала что-нибудь придумать, чтобы Роуса могла прийти к ней? Или это Роусе тоже померещилось? Она все глубже и глубже погружается в водоворот собственных мыслей и уже не уверена, что может отличить действительность от выдумки. Она даже подумывает снова отправиться в селение, но потом вспоминает искаженное злобой лицо Олава и в нерешительности останавливается, до боли сжимая в кармане камень с гальдраставом.
Однажды она видит, как Йоун спускается по склону навстречу сельчанам. Кто-то замечает его, и по толпе пробегает легкая зыбь, будто ветер качает колосья пшеницы. Все как один застывают и опускают глаза в землю. Дети и те оставляют игры и цепляются за материнские юбки. И вот Йоун уже среди них. Даже издали Роуса слышит сопровождающий его приветственный гул. Временами он останавливается то потрепать по щеке ребенка, то поговорить с одной из женщин. Дети и их матери кажутся еще меньше ростом, когда к ним подходит этот широкоплечий великан с могучими руками. Роуса с волнением наблюдает за мужем: отсюда, издали, можно представлять, что он приободряет людей и ласково говорит с ними.
Потом Йоун поднимается по склону обратно, и сельчане прячутся по домам, как вспугнутые птицы.
Роуса тоже возвращается в дом, и ледяная корка одиночества сковывает ей грудь.
Спустя неделю отшельнической жизни Роуса уже готова кричать. Ей нужно увидеть хоть кого-то, хоть с кем-нибудь поговорить. Сейчас она кончит стирку и снова спустится в селение. Пускай Йоун злится. Она больше не в силах выносить это одиночество.
Роуса раскладывает белье на камнях у ручья, раздумывая над тем, что сказать в свое оправдание, если Йоун увидит ее среди сельчан, как вдруг в ее сторону направляются две женщины. Обе кажутся ее ровесницами, обе с маленькими детьми. Они перешептываются меж собой и хихикают. В десяти лошадиных корпусах от Роусы они останавливаются, и одна из женщин подталкивает вторую вперед. Та спотыкается и сердито шипит на свою подругу, которая только смеется в ответ и снова ее толкает.
Роуса здоровается с ними.
Обе вздрагивают, а один из детей прячется за юбку матери.
Роуса машет им.
– Меня зовут Роуса. Я жена… новая жена Йоуна Эйрихссона.
– Мы знаем. – Белокурая женщина сдвигает чепец на затылок и, сощурившись, с опаской смотрит на Роусу. – Я Ноура. А это Клара.
Роуса чувствует, что улыбается чересчур широко, но не может ничего с собой поделать.
– Я тут… А Йоун… Я уж думала, вы тоже убежите, как все остальные. Будто у меня потливая горячка. – Она принужденно смеется.
Женщины как-то странно переглядываются, и Клара – та, что с темными волосами – спрашивает:
– Так значит, тебе интересно людское общество?
– Перестань, Клара! – вставляет Ноура. – Вспомни…
И обе женщины глядят на Роусу расширенными глазами, готовые пуститься наутек в любое мгновение.
Губы Роусы подрагивают.
– Я была бы рада с кем-нибудь поговорить. Я не кусаюсь.
Они пропускают шутку мимо ушей.
– Ты лучше сама по себе держись, – мягко говорит Ноура. – Так оно спокойнее.
Клара толкает ее локтем и поспешно добавляет:
– У вас, поди, и еды вдоволь, и в доме тепло. Удивительно, что ты вообще выходишь со двора.
– Он не хочет, чтобы она шастала тут, как…
– Уймись, Клара!
– Сама уймись, Ноура! Мы же не можем притворяться…
– Как Анна? – Роуса старается говорить беспечно. – Это вы об Анне?
Обе женщины отводят глаза и смотрят на землю, на ручей, на плескающихся в нем детей – куда угодно, лишь бы не на Роусу.
– Вы хорошо ее знали? – не унимается Роуса. – В Скаульхольте я слышала… Торговцы говорили, что Анна от одиночества ума решилась.
Они переглядываются. Наконец Клара бормочет:
– Катрин знает…
– Прикуси язык, Клара! – обрывает ее Ноура, и в глазах ее плещется самый настоящий страх.
Клара пинает камень.
– Она переменилась. Анна. Она была… Поначалу… У Катрин спроси.
– Святые угодники, Клара, замолчи! – Ноура тянет ее за руку назад, в сторону селения. – Нам пора, – объясняет она Роусе. – Дел невпроворот. Ты же понимаешь. Идемте, дети.
Они торопливо и невнятно прощаются, Ноура дергает Клару за руку, и вот уже все четверо – дети впереди, матери следом – семенят вниз по склону. Ноура без устали ворчит себе под нос, и некоторые ее слова доносятся до Роусы; большей частью речь идет о припасах на зиму.
Быть может, тот старик, Эйидль, был прав, и ее муж заплатил сельчанам провизией за молчание. Но что такого чудовищного случилось с Анной? Роуса невольно думает о звуках сверху, и на мгновение ей приходит в голову, что Анна может оставаться там, на чердаке. Вдруг Йоун запер ее и выпускает только по ночам? Нет, это уже несомненное безумие.
Роуса вспоминает, как темнеют глаза Йоуна при упоминании Анны, а лицо становится непроницаемым, словно захлопнутая дверь.
Она закрывает лицо ладонями и начинает медленно считать, пока не выровняется дыхание. Она должна поговорить с Катрин.
На следующий день Роуса долго мешкает у ручья. Стирать в доме нечего, поэтому она нарочно выпачкала одну из рубах Йоуна. Она замечает Катрин издали, однако та, едва завидев ее, застывает на месте и порывается было идти обратно.
Роуса торопливо натягивает рубаху на большой валун и с силой дергает ее на себя. Материя застревает между камней и трещит. Йоун будет в ярости, но Роусе сейчас не до того. Она с показным усердием пытается вытащить рубаху, чертыхается себе под нос и тянет еще сильнее.
Катрин, остановившаяся у подножия холма, наблюдает за ней.
Роуса всплескивает руками и заходит прямо в воду, вымочив подол, башмаки и чулки, но рубаха застряла намертво. Как же ее вызволить, думает Роуса, если Катрин не придет на помощь?
Однако, к ее облегчению, Катрин кричит:
– Не вытаскивается?
