отошел от бруствера, вернулся на свой пост за орудиями и встал, скрестив руки на груди. Ожесточенное сражение продолжалось. К нему подошел лейтенант Прайс; он только что зарубил саблей одного особенно отважного нападающего, которому удалось подобраться к батарее. Два офицера оживленно переговаривались – лейтенант энергично жестикулировал и что-то кричал в ухо своему командиру, стараясь, чтобы тот расслышал его поверх невыносимого грохота орудий. Со стороны казалось, что он против чего-то возражает. Неужели предлагал сдаться?
Капитан Рэнсом выслушал его, не изменив выражения лица, а когда лейтенант закончил свою горячую речь, холодно посмотрел ему в глаза и, во время наступившего затишья, произнес:
– Лейтенант Прайс, рассуждать – не ваше дело. Достаточно того, что вы выполняете мой приказ!
Лейтенант вернулся на свой пост. Поскольку над бруствером какое-то время никто не показывался, капитан Рэнсом подошел туда и посмотрел вниз. Потом снова сел верхом на бруствер. Тут снизу выскочил какой-то человек, который размахивал огромным знаменем. Капитан достал из-за пояса пистолет и застрелил его. Тело, наклонившись вперед, перевалилось через бруствер. Мертвец продолжал крепко сжимать знамя обеими руками. Немногие из тех, кто следовал за знаменосцем, развернулись и побежали вниз по склону. Посмотрев туда, капитан не увидел ни одной живой души. Он также заметил, что батарею больше не обстреливают.
Он подал знак горнисту; тот протрубил сигнал о прекращении огня. Во всех остальных точках бой уже прекратился. Атака конфедератов была отбита; после прекращения канонады наступила полная тишина.
VI
Почему, испытав унижение от А, не стоит унижать Б
На батарею прискакал генерал Мастерсон. Солдаты, сбившись группами, громко переговаривались и жестикулировали. Они показывали на мертвецов, переводили взгляды с одного трупа на другой. Никто не чистил грязные, горячие орудия; никто не удосужился снова надеть шинель. Они подбегали к брустверу и заглядывали за него; некоторые перепрыгивали на другую сторону. Одна группа обступила знамя, которое по-прежнему сжимал мертвец.
– Ну, ребята, – бодро сказал генерал, – вы отлично сражались.
Они молча смотрели на него; никто не отвечал. Казалось, присутствие важного человека смущало и тревожило их.
Не получив ответа на свою снисходительную похвалу, генерал непринужденно засвистел популярную мелодию и, подскакав к брустверу, посмотрел на мертвецов. Миг – и он круто развернул коня и помчался назад, бешено озираясь по сторонам. На лафете одного орудия сидел офицер и курил сигару. Увидев генерала, он встал и хладнокровно отдал честь.
– Капитан Рэнсом! – сурово и резко проговорил генерал, словно ударил хлыстом. – Вы били по своим! По нашим, сэр. Слышите? По бригаде Харта.
– Я знаю, генерал.
– Вы знаете… вы знаете и спокойно курите?! Проклятие… Хэмилтон! – повернулся генерал к начальнику военной полиции. – Я так долго не выдержу! Сэр. – Он снова повернулся к капитану Рэнсому: – Будьте так добры, скажите… объясните, почему вы стреляли по своим!
– Не могу знать, сэр. Мне не велено было рассуждать.
Судя по всему, генерал его не понял.
– Кто первым открыл огонь, вы или генерал Харт? – спросил Мастерсон.
– Я.
– Неужели вы не знали… неужели вы не видели, сэр, что бьете по своим?
Ответ его поразил.
– Генерал, я все знал. Но мне сказали, что рассуждать – не мое дело. – В тишине, последовавшей после его ответа, он продолжал: – Спросите генерала Кэмерона.
– Генерал Кэмерон мертв, сэр, он погиб в бою. Лежит вон там, под деревом. Вы хотите сказать, что он имеет какое-то отношение к этому ужасному происшествию?
Капитан Рэнсом молчал. Солдаты, слышавшие разговор, подошли ближе, чтобы узнать, чем все закончится. Все были крайне возбуждены. Туман, который ненадолго развеялся после стрельбы, снова сгустился, и они сгрудились теснее; все видели только обвинителя, сидевшего верхом, и обвиняемого, который хладнокровно стоял перед ним. То был самый неформальный военный трибунал, но все понимали, что официальный суд, который затем последует, всего лишь подтвердит приговор. Импровизированный суд, не обладавший никакими полномочиями, тем не менее был равносилен пророчеству.
– Капитан Рэнсом! – пылко вскричал генерал, и в его голосе послышались как будто даже умоляющие нотки. – Если вы можете как-то пролить свет на ваше необъяснимое поведение, прошу вас, говорите!
Взяв себя в руки, этот великодушный солдат искал хоть какое-то оправдание странному поведению храбреца, которому грозила неминуемая позорная смерть.
– Где лейтенант Прайс? – спросил капитан.
Названный офицер вышел вперед; его смуглое, угрюмое лицо выглядело зловеще под окровавленным платком, которым был перевязан его лоб. Он понял, почему его вызвали; ему не нужно было разрешения, чтобы говорить. Не глядя на капитана, он обратился к генералу:
– В ходе боя я понял, каково положение дел, и оповестил об этом командира батареи. Я просил его прекратить огонь. В ответ он оскорбил меня и велел возвращаться на пост.
– Вам известно что-нибудь о приказах, которым я повиновался? – спросил капитан.
– О приказах, которым повиновался командир батареи, – лейтенант по-прежнему обращался к генералу, – мне ничего не известно.
Капитан Рэнсом почувствовал, как почва уходит у него из-под ног. В жестоких словах лейтенанта он услышал шепот веков, которые разбиваются о берег вечности. Он услышал голос судьбы, который холодно, механически и размеренно командовал: «Готовсь, цельсь, пли!» – и почувствовал, как пули разрывают его сердце на куски.
Он услышал, как падают комья земли на крышку его гроба, а потом (если добрый Бог окажется столь милосерден) услышал птичье пение над своей заброшенной могилой. Спокойно отстегнув саблю, он передал ее военному полицейскому.
Один офицер, один солдат
Капитан Греффенрейд стоял в голове своей роты. Его солдаты еще не участвовали в бою. Правее участка, на котором они находились, тянулось почти две мили открытой местности. Левый фланг скрывался в лесу; дальше вправо шеренги тоже исчезали из вида, но тянулись на много миль. Вторая линия стояла через сто ярдов от первой; за нею – колонна резервных бригад и дивизионов. Между рядами солдат на возвышенностях расположились артиллерийские батареи. Стройные ряды нарушали группы всадников – генералы со штабами и охраной и командиры полков со знаменосцами. Одни, приставив к глазам бинокли, сидели неподвижно, невозмутимо рассматривая лежащую впереди местность; другие легким галопом перемещались туда-сюда, передавая приказы. Выдвинулись отряды санитаров с носилками, повозки скорой помощи, подводы с боеприпасами. За ними стояли денщики; еще дальше в тылу находились те, кто непосредственно не участвовал в боях. Они охраняли войсковое имущество, исполняя не столь почетный, но важный долг – снабжать бойцов всем необходимым.
Армия на передовой, которая готовится к наступлению, со стороны выглядит довольно противоречиво. В авангарде господствуют точность, субординация, сосредоточенность и тишина. В тылу порядка меньше; там все держатся
