class="v">Их все меньше. Все громче средь сосен
неуемный сорочий содом…
Скоро, скоро пожалует осень
хлопотливой хозяйкою в дом.
И, казалось бы, что мне за горе
до картины, знакомой давно, —
родилась я у Черного моря,
вся в цвету моя родина, но
не в долгу перед родиной славной,
главной Родине верность храня,
помню: в братстве свободных и равных
все в стране мы друг другу родня.
И сегодня признаться я рада,
что уже не представить мне врозь
ни янтарную гроздь винограда,
ни рябины пунцовую гроздь.
ФИЛЬМ О ВОЙНЕ
Знаю, пробитая каска
павшего в битве бойца,
лишь непонятная сказка
для моего сорванца.
Проще — про велосипеды,
легче — про жизнь на Луне.
Сын маловат для беседы
об отгремевшей войне.
Фильма больная
нервозность
будит в ребенке тоску.
Знаю, но скидку на возраст
сделать ему не могу!
В час, когда мир беспокоит
отзвук минувшей грозы,
пусть мой сынишка усвоит
малость, крупицу, азы:
только МОЕ напряженье,
смывшее краски с лица,
только МОЕ отношенье
к гибельной силе свинца,
боль затаенного вздоха,
непоправимость вины,
только: ВОЙНА — ЭТО
ПЛОХО,
значит, НЕ НАДО
ВОЙНЫ,
даже дарящей победы!..
Ну, а потом, в тишине,
можно — про велосипеды,
можно — про жизнь на
Луне.
БАНАНЫ
Это, в общем, даже и не странно, —
Уж такие нынче времена —
Нынче ухитряется с бананов
Стартовать сибирская весна.
Я беру с лотка тугую связку
В золотой тропической пыли,
Будто бы впуская в сердце сказку,
Что пройти сумела полземли.
Через сто таможен и причалов
Пронесла отважно на плечах
Истину, что музыкой звучала
Даже в самых будничных речах.
Вечен мир, когда в нем люди — братья,
От родства не деться никуда!
И хранит тепло рукопожатья
Кожура заморского плода…
* * *
Везет соседям на гостей,
На тех негаданных, нежданных,
Что, спутав начисто все планы,
Вдруг осчастливят,
вдруг нагрянут
С веселым скрипом чемоданов,
С беспечной щедростью вестей.
И, кратко вымолвив: пора;
Исчезнут, толков не встревожив,
Оставя в маленькой прихожей
Какой-то светлый тарарам!
* * *
Тем и дороги прошлые дни,
что на них ни обиды, ни злости,
что они, словно робкие гости,
постучали и скрылись в тени,
предоставив тебе самому,
широко распахнувшему двери,
оценить: велика ли потеря,
если ты не вглядишься во тьму.
Галина Кудрявская
* * *
Повзрослев, разъезжаются дети,
Словно с дерева листья летят,
Словно комнаты выстудил ветер.
Дом пустеет, как осенью сад.
В закоулках молчанье повисло,
Жду звонков телефонных и писем
На диване три старых медведя
Ждут, когда их хозяйка приедет.
Ничего не поделаешь — время
Нашим детям пути начинать,
Только сердце такой перемены
Почему-то не хочет принять.
Сердцу помнится время иное —
Беспокойное и озорное,
Вечный хаос на детском столе.
Первый класс и сентябрь на земле.
* * *
Рядом с нашим домом интернат,
А точнее, просто детский дом.
Каждый день встречаю я ребят,
Тех сирот, что поселили в нем.
Им участье наше ни к чему,
И оно не в силах заменить
Родственной любви живую нить,
Жизнь детей в родительском дому.
Ах, как много в этом мире зла,
Если при родителях живых
Дети их глядят из-за угла,
Как лелеем, холим мы своих.
Водим их за ручку погулять,
Чуть споткнулся, мы спасать бежим…
Как должно быть горько-горько им
Видеть, как других жалеет мать.
* * *
В вагонной тесноте поют студенты
Так радостно, хоть вместе с ними пой.
Уже немало песен перепето,
И среди всех — печальной ни одной.
И слушая задорные их песни,
Пожалуй, не завидовала я,
Что не сложились так беспечно-весело
Ни жизнь моя, ни песенка моя.
Александр Лизунов
БЫЛЬ О РОЯЛЕ
Зима еще стояла.
Мел февраль
по улицам
заснеженного Томска…
Первопричиной
этого знакомства
был блютнеровский
старенький рояль.
Реликвия,
потрепанный товар,
гроб с музыкой
под крышкою рояльной.
Все сто его достоинств
нереальных
смог оценить бы
только антиквар.
За годы
в этой тучке грозовой
громовые басы
вконец иссякли.
Расстроился рояль…
Восьмой десяток
пошел уже
владелице его…
И приходил
застенчивый студент
в квартирку
со скрипучими полами,
затем,
что наша Ольга Николавна
спасала
свой дражайший инструмент.
Как нянька,
от больного в стороне,
она шептала:
«Да, он безнадежен.
Но вы попробуйте. Вот фетр,
вот пассатижи…» —
и проводила пальцем
по струне.
Сдавался неохотно
прошлый век.
Вовсю скрипел педалью
символ веры.
Но снова в хаос
дерева и фетра
музыка шла,
и был за нею верх.
В ней были звуки той,
иной поры,
росла в рояле
грозная свобода,
он вырывался
из своих обводов,
как будто
револьвер из кобуры.
Он был готов
сойтись лицом к лицу
с несовершенством
суетного мира…
Врывался через форточку
в квартиру
колючий ветер…
Шел февраль к концу…
А следом шли
другие времена,
и все яснее
виделось оттуда:
одна
