гораздо старше!
– И что он? – интонация Идзуми предательски выдавала его замешательство.
– Ну… С ним я ощущаю какую-то непринужденность, что ли… – Миеси сказала так, будто еще обдумывала, соответствуют ли эти слова ее чувствам. – Он, правда, не совсем мой типаж. Да и с внешностью тоже так себе, еще и старше в разы. Но он был так настойчив, что мы некоторое время все-таки провстречались.
– Вы уже расстались?
– Ага. Я заметила, что мои чувства к нему стали типа… сильнее, чем его ко мне.
– И что в этом плохого?
– Ну, оно как-то… неприятно. Звонила ему я всегда сама, письма даже писала, а от него никакой инициативы. Да и вообще в последнее время он как-то отстранился. Кто знает, может, разлюбил уже.
Сакота-сенсей – вечно в потертой коричневой кофте с постоянно запотевшими очками – мужчина, который нудно талдычил у доски, как решить уравнение. Интересно, какие слова он говорил Миеси… «Ты мне нравишься»? «Я тебя люблю»? Он что-нибудь нежно шептал ей на ушко? После этих размышлений Идзуми проникся к Миеси чувством не сказать что сострадания или жалости, но какого-то немыслимого душевного родства.
– Да он наверняка просто пока… слишком занят.
– Сразу видно, что ты никогда не влюблялся!
Подъем стал даваться с большим трудом, руль ходил из стороны в сторону. Идзуми почувствовал досаду Миеси, когда руки ее, обхватывающие его сзади, сжались еще сильнее.
– Если человек любит, для него не существует никаких «некогда», «занят» или «неудобно»!
– Вот оно как…
– Ага. Ни о чем другом, кроме как о своем возлюбленном, думать не можешь. Влюбленность, от нее человек словно пьянеет: ей-богу, со стороны посмотришь – ну что за дурачок!
Велосипед добрался до вершины горки, и Миеси тут же соскочила с сиденья:
– Ну ладно, мне сюда, так что я пошла, – сказала она, и только подол юбки взметнулся на прощание.
«Твой “этот человек” – Сакота-сенсей?» – хотел было спросить вслед Идзуми, но, пока его голос смог прорезаться после тяжелого подъема, Миеси уже вовсю мчалась к пешеходному переходу. Зеленый человечек на светофоре судорожно мигал.
– Идзуми-кун! – прокричала Миеси, оказавшаяся теперь по другую сторону дороги. Между ними была длинная тень от стоявшего на тротуаре дерева, облитого светом заходящего солнца.
– Только чур никому! – весело пригрозила Миеси и помахала рукой. Глаза на белом ее личике, казалось, были нарисованы двумя тонкими линиями. И пусть внешне она во многом изменилась, ее низкий голос остался точно таким же, как при их первом разговоре.
Идзуми невольно заулыбался и помахал в ответ.
Это был последний раз, когда они с Миеси общались.
Никто и не предполагал, что Сакоту-сенсея могут уволить. Говорят, слух о его отношениях с Миеси дошел до других учителей, и, когда математика прижал к стене сам директор, тот сознался. Отец девушки, по словам одного из одноклассников, который тому стал свидетелем, весь вне себя от ярости влетел тогда в учительскую.
В последний рабочий день Сакоты-сенсея они всем классом подписывали ему прощальную открытку. «Спасибо вам за все». «Берегите себя». Среди всех этих клишированных пустых фраз выделялась одна: «Хочу вычеркнуть вас из своей памяти. Но почему-то постоянно о вас вспоминаю».
Эти слова были написаны мелкими буквами в самом уголке открытки. Они были выведены черной ручкой и контрастировали с надписями, оставленными другими школьницами, которые подрисовывали что-нибудь цветными чернилами. Слова сопровождались лишь сухими инициалами.
«Со стороны посмотришь – ну что за дурачок!» – послышался Идзуми низкий голос Миеси.
* * *
– Твоя мама мне вчера звонила, сказала, что на некоторое время возьмет перерыв, – сказала Миеси, возвращаясь с кухни с новой порцией чая. – Вот, на десерт. Есть только такое, уж не обессудьте, – она поставила на стол тарелку, наполненную печеньем в форме различных животных. – У твоей мамы что-то со здоровьем? Звонок был таким неожиданным – честно, я даже немного напугалась.
– Да, она не очень себя чувствует. Прости, что так внезапно вышло.
Слон, бегемот, корова, кролик – Идзуми бросил на них пустой взгляд. В центре каждого зверя было выдавлено, словно клеймо, его название на английском языке.
– Очень жаль… Мы с Мику всегда с нетерпением ждем каждого занятия. Касай-сенсей всегда держалась бодрячком. Как же так!
– Ну… я как раз хотел у тебя кое о чем спросить.
– М-м… о чем?
– Да хотел узнать, как у мамы в последнее время было с состоянием…
Идзуми пришел сюда втайне от Юрико. Насколько далеко зашла ее болезнь? Вчера он всю ночь провел в телефоне, изучая информацию о деменции. Как болезнь будет развиваться?
Не успел Идзуми оглянуться – за окном уже вставало солнце.
Проснулся он после полудня. Спустился в гостиную, где обнаружил маму, снова сидящую за роялем. С заднего дворика в дом проникали по-весеннему нежные лучи.
– Как же некрасиво я поступила по отношению к Мику-тян… – Маму все еще терзала мысль об уроках фортепиано.
Идзуми задумался: а ведь Мику и ее мама наверняка могли заметить что-то необычное в поведении Юрико – вот у кого можно выведать о ее состоянии. Собственно, с этой целью он и решил их посетить.
– Даже не знаю, что сказать… Я же с ней только мельком пересекаюсь…
Идзуми не отставал от озадаченной Миеси:
– Все что угодно, даже если ерунда какая-нибудь. Может, что-то когда-то показалось странным?
– Хм-м… Ну разве что она вся осунулась, что ли: такое чувство, что она стала какой-то маленькой… Давай лучше еще у Мику спросим.
Миеси позвала дочь, и мелодия Турецкого марша оборвалась. Послышались приближающиеся к гостиной легкие постукивания ног по полу, и вскоре появилась девочка – вылитая Миеси, разве что меньше в два раза. Они с мамой были похожи как две капли воды. Мику засекла, что на столе стоит печенье. «Можно?» Она посмотрела на Миеси и, получив разрешение, взяла пингвина.
– Касай-сенсей постоянно ошибается на одном и том же месте! – поделилась Мику, когда за пингвином в рот уже отправился верблюд.
– В какой мелодии?
– В Турецком марше. На том же месте, что и я. Пропади оно пропадом!
– Вот же чудеса творятся! – рассмеялся Идзуми и, составляя девочке компанию, взял печенье. На нем было отпечатано слово «Bear». Во рту ощущался приятный аромат масла и легкая сладость. – Что же это такое, если даже учительница ошибается!
– Ага! Касай-сенсей вот тоже ошибается, говорит: «Прости, милая». Пробует снова играть и опять на том же месте – стоп!
Девочка только успевала класть в рот все новых животных. Может, переживает за Юрико? Или ей, наоборот, абсолютно все равно? По ее лицу и не скажешь,
