очень важного эксперимента. Но только вам потребуется пройти с нами в корабль. Тут недалеко… Мы опустим трап прямо до балкона, не расшибетесь. Уж мы то знаем, – пришелец заговорщически подмигнул.
– Ннникуда я не пойду! Ну уж нет! Это бред и безумие, – Семен схватил себя за голову, вцепившись в жалкие и без того потрепанные три волосины, и бросился к двери.
– Очень жаль… Но все-таки пройдемте… – Что-то щёлкнуло, прожужжало, наш герой провалился во тьму. Ругаясь непереводимыми ругательствами, инопланетяне потащили его на корабль.
Очнулся Семен внутри белой непонятной штуковины, напичканной еще более непонятными штуковинами. Он дико запаниковал, но тут дверь открылась, за ней показался его обожаемый балкон. Окно было открыто, его любезно придерживал один из похитителей. Мужчина бросился внутрь.
– Милости прошу, – сказал пришелец, когда Семен, опасно раскачиваясь на трапе, буквально ввалился в собственное окно. Он снова попытался бежать к двери, но споткнулся о маленькую табуретку, которой у него никогда не было. Поднимаясь, он заметил, что часть мебели ему не знакома.
– Что за чертовщина… Вы что сделали, ироды! Куда вы меня притащили!
Один из гуманоидов лишь молча указал ему на кровать. Кровать, благо была та же самая и на том же месте. Но на ней кто-то нагло развалился.
Семен уже бросился отстаивать свою собственность. Но замер на полпути. Лицо «незнакомца», освещенное «фарами» корабля через окно, показалось ему до жути знакомым. Сначала он подумал, что это его отец, но тот умер уже лет семь назад. То был старик, но очень похожий на него самого. Как завороженный, Семен подошел поближе, не сводя глаз с морщинистого лица, с трех седых волосин и родинки слева под губой – совсем как у него самого, и еще одной – прямо посередине шеи, запрятавшейся в складках сморщенной кожи.
Старик казалось крепко спал – что удивительно ввиду шума и гама, что творился вокруг. Гуманоиды столпились сзади и молча наблюдали. А дыхание становилось все тише, и тише. В какой-то момент оно прекратилось, и старое, до боли знакомое, пусть и более поношенное, более засаленное одеяло больше не вздымалось. Семен медленно, словно во сне, вспомнив все два урока мед помощи, что у него были в жизни, пощупал пульс старика, и услышал лишь тишину. Он пробовал вновь и вновь, так и сяк. Но результат не менялся. В итоге он потерял терпение и грубо схватив старца за иссохшие плечи, начал трясти его. Но тот лишь повис в его руках словно тряпичная кукла.
– Помогите ему, помогите… – Семен бросился к пришельцам, затем бросился к телефону, но не смог его найти на прежнем месте.
– Уже не поможем…
Мужчина бессильно опустился на пол, по его щекам струились слезы. Он уже никуда не бежал, а лишь твердил, – помогите, помогите ему. Ему было удивительно больно, словно он увидел смерть не какого-то незнакомца, а кого то, кого он знал очень хорошо и очень давно. И при этом словно не знал вовсе.
Гуманоиды затрещали что – то на своем полуптичьем языке. Снова раздался щелчок, тонкое – вжух, и Семен провалился во тьму.
Когда Семен очнулся, он уже был в своей комнате в кресле. На улице было темно, корабль куда-то пропал, а в комнате горела люстра. Мужчина было уже решил, что все произошедшее это всего лишь сон, но тут из – за кресла вышел один из пришельцев. Семен хотел бы громко крикнуть, позвать на помощь, броситься бежать, но он чувствовал себя абсолютно обессилившим.
– Мы ввели тебе кое – что, но не бойся, эффект скоро пройдет. Так тебе будет спокойнее.
– Что это было? Кто это был? – просипел он, во рту пересохло.
– Это был ты.
– Я? Такой старый…
– Мы же не только меж звезд перемещаться умеем.
– Но как там? Зачем?
– Наша раса давно уже путешествует не только через пространство, но и через время. И знаешь, чего первые путешественники хотели больше всего? Они хотели жить. Отправлялись в будущее, находили себя, спасали, и умирали. И так раз за разом. Мы тоже смертны, как и вы. Наши технологии далеко впереди, мы продлили свои жизни в тысячи раз, но ни одна наша технология не может спасти наши тела от разложения. К концу наших жизней мы становимся напичканными всевозможными механизмами, лекарствами. В итоге не в нас устанавливают импланты, а остатки нашей плоти, нашего естества ютится в прослойках между ними. А плоть пока она жива, не законсервировать, можно лишь перестроить – тотально, бесповоротно, но тогда это будешь уже не ты. Редко случаются несчастные случаи, но, когда живешь тысячи лет, рано или поздно вляпаешься. И мы решили – пусть каждый увидит свою смерть. Не чтобы исправить. А чтобы смириться. И на этом зиждиться наше общество. Мы смотрим на вас, изучаем, смотрим как вы смогли смириться с собственной смертью.
– Мы не смогли…
– Видимо да, видимо так. Благодарю тебя, – перед глазами Семена что- то вспыхнуло, и он провалился в сон.
Утром прозвенел будильник. Семен, бормоча и ругаясь лениво поднялся с кровати. Голова раскалывалась уже с самого утра. Сонный он было поплелся в ванную, но тут его взгляд упал на какую-то бумажку.
Пусти, мы с мыром Тутхолодно, – было выведено на ней корявыми буквами. Семен ощутил леденящий ужас. Он медленно опустился на кресло, не веря своим глазам.
– А какие-то они несерьезные, – с горькой иронией подумал он.
– Вот так взяли и оставили. Хотя кого им бояться?
И так он сидел, сидел долго, потеряв счет времени, а внутри него росла пустота, жадно пожирая все смыслы и мечты на своем пути. И она росла до той самой грани, после которой рассудок оказался бы полностью разрушен – и тут наступила полная безмятежность отчаяния, и ужас перед неизбежным сменился спокойной уверенностью в собственной обреченности. И пустота, уже готовая поглотить разум, внезапно сжалась до крошечных размеров, но лишь для того, чтобы с каждым днем все расти и расти. От этой пустоты не может спасти ничего – ни уютный диван дома, ни сон по выходным, ни успехи на работе, ни любовь близких, казавшиеся прежде важными мечты – ничего не спасает от этой пустоты кроме нее самой. Пока ты еще не поглощен ей, она терзает тебя, но стоит тебе стать ею – и больше она не может навредить тебе.
Семен грубо, с долей остервенения скомкал этот несчастный лист и бросил его в окно – как можно дальше.
Он посмотрел на часы – была пора бежать
