Меня ничуть не удивило, когда я обнаружил, что могу понимать все человеческие языки, включая несколько мертвых. Мне не составило бы никакого труда прощелкать речь по-бушменски или промяукать по-вьетнамски. Китайская грамота? Нет проблем. Утраченный язык свиста гуанчей? Пожалуйста, вот он, могу посвистеть не просто так, а с глубоким смыслом. Удивляться, и то весьма относительно, я стал, когда почувствовал, что могу понимать языки, каких никогда не бывало на Земле. В одном из них смысловое значение имело подергивание хвоста, в другом – движение окологубных щупалец говорящего и того выроста, который я условно назвал хоботом. Разговаривать на этих языках я, понятно, не мог, но запросто бы устроился работать односторонним переводчиком, хоть литературным, хоть синхронным.
Переводчиком с никакого… Хотя ведь существуют же где-то такие языки, раз я их знаю! Это что же получается: мы во Вселенной не одиноки?
Мой странный дзен прервался на рассвете. Спать совсем не хотелось, есть тоже. Коммуникатор отметил полдюжины проигнорированных мною вызовов. Этель, наверное, здорово нервничает. Услала человека в одиночку, а он пропал…
Хлопнув себя по лбу, я врубил связь.
Глава 6
Страшно быть Богом
Задев толстый провод, неизвестно зачем протянутый между крышами жилых двадцатиэтажек, Василий крякнул от боли, почесал ушибленное плечо и винтом ушел ввысь. Нет слов, приятно летать на высоте, доступной мухам и аэропланам Сантос-Дюмона, уворачиваться от деревьев и столбов, пикировать на бродячих собак, хватать на лету ворон и галок и вообще откалывать разные штуки, заодно отрабатывая сложные маневры, однако немудреная птичья радость свободного полета когда-нибудь ведь и приестся, и захочется большего. Всякому интересно знать, на что он способен в пределе. Без этого стимула кто бы поперся на Эверест?
Для всего мира, включая ворон и собак, Василий был незрим – сам же прекрасно видел свое тело, облаченное то ли в обтягивающее черное трико и балаклаву, то ли в гидрокостюм, словом, в подходящую для полетов униформу, не изъятую из супермаркета и даже не надетую, а выращенную прямо на теле. Из чего и как создан этот материал и сколько дали бы концерны за технологию его производства, Василия не интересовало. Главное – удобно, а детали не так уж важны. Вредно распылять внимание по мелочам.
Ушибленное плечо также перешло в разряд мелочей. Ну что такое банальный ушиб? Ничто. Даже сломанную «домиком» ключицу Василий сумел бы вправить и срастить в одну секунду. Он справился бы и с худшими повреждениями. Дело несложное: во-первых, не позабыть заранее притупить чувствительность к боли ровно настолько, чтобы не терять сознания, пока жив, а во-вторых, при необходимости отдать телу соответствующий мысленный приказ. Проще простого.
Москва осталась внизу, смещаясь к юго-востоку и понемногу растворяясь в дымке. Возле Шереметьево пришлось вертеть головой: внебе кружили лайнеры, и столкновение с одним из них не сулило ничего хорошего даже полубогу. Некоторое время Василий развлекался, уравнивая свою скорость то с одним лайнером, то с другим и заглядывая в иллюминаторы, а одному «боингу» оседлал нос и принялся корчить рожи пилоту. Потом ему надоели эти игры.
Попытка превратиться в огромную птицу не принесла успеха. Разбилась в пыль и надежда обернуться гигантской летучей мышью. Все-таки имелись какие-то рамки, ограничивающие дурную человеческую фантазию. Развлекайся, но в меру. Переждав краткий прилив досады, Василий осознал: иначе просто не могло быть. Ни с ним, ни с любым другим кандидатом.
Не балуй. Осваивай то, что тебе дано, не замахиваясь на большее. Оно со временем придет, это большее, если проявишь усердие и будешь паинькой.
Да, но становятся ли паиньки богами?
Ответа не было. Василий и не надеялся получить его. У кого есть дело, тот может на время отложить в сторону неудобные вопросы. А дело было. Освоиться как следует – раз. Нащупать пределы своих новых возможностей – два.
Спохватившись, он пожелал стать невидимым для радаров и тут же понял, что это излишне: догадливый Рудра обо всем позаботился заранее. Уж если кандидат велел себе стать невидимым, не оговорив специально, в какой части спектра электромагнитных волн ему надлежит стать прозрачным, так быть ему прозрачным всюду, хоть в радиоволнах, хоть в рентгене. Поднявшись выше облаков и самолетов, Василий перевел себя в горизонтальный полет, вытянулся в струнку и начал понемногу увеличивать скорость. Стоило лишь захотеть, как вместе с жутким свистом почти исчез давящий напор рассекаемого воздуха. Наверное, тело летуна окутывал какой-то силовой кокон с превосходной аэродинамикой. Дышалось в нем легко, хотя при желании можно было вообще не дышать – Василий открыл это очень скоро.
Он даже не поинтересовался, был ли слышен внизу хлопок от преодоления звукового барьера; сам он почти не ощутил его. Но три маха оказались пределом на высоте в двенадцать тысяч. Василий поднялся еще выше.
Здесь небо налилось густой синевой, а скорость полета существенно увеличилась. А если забраться в стратосферу, да не в нижние ее слои, а в верхние?
Никаких проблем. В потемневшем небе проступили слабые искорки звезд, разгораясь по мере набора высоты. Ого! Интересно, получится ли выйти на орбиту?..
Он попытался. Темень над головой сгустилась, разлилась до горизонта, звезды засияли так, как никогда не бывало даже южной ночью в горах, а ниже себя Василий увидел слой атмосферы. Высота достигла девяноста километров, а скорость полета доросла до восьми махов и все увеличивалась, увеличивалась…
Удар! Мягкий, будто подушкой, но оглушающий. Та подушка была громадна и весила, наверное, как товарный состав. Вспыхнуло что-то невообразимо яркое, и Василий на время ослеп. Бестолково задергались руки и ноги, жуткий холод пробрался в самое сердце. «Умираю?»– мелькнула мысль.
Но он не умер. Кое-как придя в себя, он понял, что распростерт на мягком ковре в хорошо знакомой круглой комнате, что он снова может видеть, что конечности его все еще конвульсивно подергиваются, а в кресле сидит, почесывая брюхо и ухмыляясь, курчавый панамец Хорхе.
По счастью, только он один.
Вмиг припомнилось, как здесь же, почти на этом самом месте корчился то ли от жуткой боли, то ли от нестерпимого ужаса другой кандидат – ныне отчисленный бедняга Патрик. Правда, тот свалился сюда голым, мокрым, воющим и вообще потерявшим лицо. Скосив глаза вниз, Василий с громадным облегчением осознал, что специально выращенный им комбинезон для полетов все еще на нем.
Судороги кончились. Крупная дрожь внезапно сотрясла все тело – и ушла. Василий кое-как перебрался в свободное кресло.
–Что это было?– пробормотал он, пряча глаза.
–Явление осла народу,– фыркнул панамец.
–Не хами. Что со мной случилось?
–Шимми-флаттер с тобой случился,– смягчившись, объяснил Хорхе.– Так мы это называем. Не расстраивайся, с кем не бывает.
