в современной истории не становился предметом большей клеветы, чем Наполеон. Вплоть до наших дней историки идут дальше намеков на отцовство этого ребенка, Наполеона Шарля, равно как и на кровосмешение Наполеона со своими сестрами. Но никаких существенных доказательств этого представлено не было.
Впрочем, весьма скоро подобные слухи дошли до Луи. Они нашли благодатную почву для его болезненного воображения. Вернулся он с Пиренеев еще до того, как ребенок родился. Роды произошли внезапно в ночь на 10 октября 1803 года. И когда престарелая нянюшка воскликнула: «Вот он, наш преемник!» — Луи бросил на нее сердитый взгляд и велел попридержать язык. Его настроение не улучшилось и при попытках Гортензии позабавить его еще до рождения ребенка. Посмеиваясь, она сообщила ему, что, если ребенок родится в предсказанный день — 1 октября, он появится на свет на три дня ранее девяти месяцев, считая с момента их свадьбы в январе. Из всех близких Гортензии следовало бы лучше других знать, понравится ли Луи такого рода шутливое замечание, но стала бы она делать его, если бы Наполеону действительно удалось соблазнить ее? И как обычно, все закончилось ее слезами, а Луи отправился получать отповедь своего брата, что он грубый парень и не заслуживает такой жены.
Через несколько дней после рождения Наполеона Шарля первый консул предложил его родителям усыновить ребенка, но ни отец, ни мать не восприняли это положительно, и в конце концов Наполеон пошел на компромисс, заручившись принятием закона, который уполномочивал его осуществлять полный контроль над будущим ребенка, когда тот достигнет возраста восемнадцати лет. Затем он и Жозефина занялись исправлением положения в семье новорожденного, и молодую пару отправили в Компьень, где был расквартирован полк Луи. Но ссоры продолжались, слезы следовали за претензиями и замечаниями со стороны Луи, и Гортензия попыталась забыть свое личное горе в вихре светских развлечений. Она считалась одной из лучших бальных танцовщиц Парижа, и на балах придворные вскакивали на стулья, чтобы наблюдать за ее движениями. Однажды вечером какой-то молодой офицер, заняв такое положение, столь увлекся танцем, что начал аплодировать, но немедленно получил выговор за плохие манеры. На следующий день в сопровождении своей матери он явился к Гортензии, чтобы принести извинения. Извинения были приняты, и он стал посещать последующие вечеринки. Звали его Огюст де Флаот, и были все основания полагать, что он являлся внебрачным сыном Талейрана. И сам он, и его официальные родители числились в списках ссыльных, но Жозефина, всегда готовая помочь кому бы то ни было, находящемуся в беде, убедила Наполеона позволить им вернуться домой. Вскоре де Флаот стал частым гостем в доме Гортензии, а затем его визиты без всяких объяснений прекратились. Луи дал ему понять, что они не будут более приветствоваться, и на этот раз его подозрения были вполне обоснованы. Запрет, однако, последовал слишком поздно. Еще до рождения своего второго ребенка Гортензия была серьезна влюблена в молодого офицера.
Единственный период, когда от Луи можно было ожидать каких-то проявлений нежности в отношении жены, наступал при ожидании ребенка. Но даже тогда его хорошее настроение продолжалось не долго, и вскоре он уже терзал себя новыми сомнениями и воображаемыми атаками на его достоинство. Слухи касательно отцовства его старшего сына продолжали мучить его, и вскоре после рождения второго ребенка (появившегося на свет почти через год после первого) он поведал жене, что самое его заветное желание заключается в том, чтобы ребенок походил на него. Иногда его подозрения повергали Гортензию в бешенство, например когда он день и ночь скрывался от нее во время ее болезни молочной лихорадкой. Но очевидно, Луи так никогда и не обнаружил, что привязанность его жены теперь целиком распространялась на Флаота, что любовники были в переписке, причем Флаот писал письма за подписью своей сестры, и что иногда они встречались в Булонском лесу. Но Луи продолжали мучить сомнения в отцовстве его первого ребенка, и ему был глубоко ненавистен эдикт о том, что всем внукам Буонапарте должно было присваиваться имя Наполеон.
Оба ребенка Луи были официально признаны наследниками престола, и каждое проявление расположения его брата к Гортензии Луи воспринимал с раздражением и озлоблением. Но все же дело не доходило до открытой размолвки между братьями, подобной разрыву между Наполеоном и Люсьеном, и весьма сомнительно, что Луи действительно доверял скандальным слухам, которые продолжали ходить. Его отношение к своей жене, теще и своему брату проистекало из чувства личной несостоятельности и его положения какого-то чужака, которое он занимал между двумя конфронтующими семьями. Если бы он обладал мужеством Люсьена, он никогда бы не позволил себе быть втянутым в такой брак. А если бы он был таким же ветреным, как Полина, или расчетливым, как Каролина, то смог бы извлечь немалые преимущества из своего положения. Но будучи всего лишь Луи, он просто дрейфовал — унылый, раздражительный, нерешительный, выискивая неприятности и находя их, — жертва болезни и предательств. Немногие могли бы проводить свое время столь жалким образом, как это делал Луи в те недели, которые вели к наиболее выдающимся событиям, свидетелем которых стал Париж.
Намечалось, что коронация должна была состояться 2 декабря 1804 года, и по этому случаю его святейшество Папа прибыл из Рима. Восторженные толпы стояли на отчаянном холоде, чтобы посмотреть на проезд императорской кавалькады из Тюильри в собор Парижской Богоматери. И свидетель, который вспоминал великолепие поездок Марии Антуанетты в дни, предшествовавшие революции, не стал бы колебаться, заявляя, что Наполеон намного превзошел Бурбонов в организации публичных зрелищ.
Верный своему обещанию, Наполеон отвел наиболее высокое положение своей жене, и ее грация и достоинства в этом случае предоставили ему всяческие преимущества. В возрасте сорока одного года Жозефина выглядела, по свидетельству мадам Жюно, не более чем на двадцать пять. Ее платье из белого атласа, отороченное серебром и золотом, было перехвачено в талии поясом, украшенным драгоценными камнями, а на голове была тиара с жемчугом и бриллиантами. Бриллианты сверкали у нее в ушах и на шее, ими же был обшит узкий корсаж. Вслед за ней, поддерживая шлейф из белого бархата, окаймленный золотом и серебром, двигались четыре торжественно одетые женщины, и Жозефину можно было извинить за то, что она приостановилась во время своего статного продвижения к главному алтарю, чтобы бросить благодарный взгляд через плечо. Шлейф ее несли жена Жозефа Жюли, собственная дочь Гортензия и ее две наиболее опасные золовки — Элиза и Каролина Бонапарт.
Присутствие Элизы и Каролины в качестве носительниц шлейфа ознаменовало собой еще одну небольшую
