заставлял думать о вечном, что находится за гранью его человеческого понимания.
«Как странно устроен мир, — подумал он, — смерть стоит рядом с жизнью, и кто из них главнее, не понять. Может, в том и кроется простота мироустройства, что попасть на небо гораздо легче, чем нам кажется. Нужно только умереть и… ты уже там…»
И вдруг где-то из глубины двора раздался чей-то удивленный голос:
— Братцы, откуда-то так дымом тянет, словно горит что…
— То, видать, печь затопили, вот дымом и тянет… — отвечал ему кто-то из не разошедшейся еще толпы.
— Да нет, уж больно шибко пахнет с той стороны, где келья переписчиков убиенных стоит.
Несколько человек бегом кинулись в ту сторону, откуда тянуло дымом, и вскоре вечернюю тишину прорезал дикий крик:
— Пожар! Батюшки святы! Горим!!!
Вся братия, не сговариваясь, побежала на крик, и Аввакум, влекомый общим потоком, вместе с ними. Едва он повернул за конюшню, откуда доносилось жалобное ржание учуявших пожар лошадей, как увидел вырывавшиеся языки пламени из-под тесовой крыши одиноко стоящей почти над самым речным уступом кельи, куда он еще недавно заходил. Монахи же застыли в нерешительности в нескольких шагах от бушующего пламени в полной растерянности, не зная что предпринять. Рядом громко заголосил отказавшийся от своей должности ключарь, и в поднявшемся шуме было не разобрать, о чем и к кому он взывал, заломивши обе руки.
— Хватит выть, — саданул его в бок Аввакум, — тащи скорее лопаты, надо снегом закидать, чтоб огонь дальше не пошел.
Тот согласно закивал и кинулся куда-то бежать, а несколько человек уже хватали пригоршнями снег и кидали его в пламя, пытаясь хоть таким образом противостоять огненной стихии. Сзади раздался зычный голос игумена, требовавшего тащить из келий воду и ведра. Кто-то догадался открыть двери конюшни и выпустить бивших копытами в дверь лошадей, среди которых были и кони, на которых приехали Аввакум с Климентием. Кони тут же дали стрекоча, помчавшись в сторону ворот, а Климентий, что не расставался с починенной им недавно упряжью, кинулся следом, боясь, как бы те не выскочили за стены монастыря.
Не прошло и получаса, как на месте ладного домика осталось жалкое пепелище, и монахи длинными баграми растаскивали в стороны горящие головни, засыпали их снегом. Те шипели, но постепенно гасли, выбрасывая вверх облачка белого пара. На счастье, огонь ввиду полного безветрия не перекинулся на другие строения, и самому монастырю опасность не угрожала.
Протопоп, пропахший, казалось, насквозь запахом гари, стоял чуть в стороне от остальных монахов и гнал от себя мысль о том, что Господь таким жутким образом покарал затеянное Никоном дело по замене церковных книг. Но мысль эта, овладевшая им помимо его воли, не желала покидать голову, хотя он уже многократно раз за разом повторил молитву иконе Божьей Матери Неопалимая Купина: «Царице Небесная, Владычице наша, Госпоже Вселенныя, Пресвятая Богородице, нескверная, неблазная, нетленная, пречистая, чистая Приснодево, Марие Богоневесто, Мати Творца твари, Господа славы и Владыки всяческих! Тобою Царь царствующих и Господь господствующих прииде и на земли нам явися. Ты убо Божие милосердие воплощенное…»
Ничего не помогало… Мысль об огне карающем и очищающем людские греховные деяния не покидала его. Он еще не мог до конца сформулировать свою мысль, что огонь и есть единственный способ борьбы с никоновской крамолой, что-то мешало ему это сделать, но зачарованный увиденным, он, не отрывая взора, смотрел на уносящиеся вверх остатки искр и вспомнил недавнее свое размышление о близости жизни и смерти.
«Огонь, именно огонь возносит души людские в мир небесный, где каждая душа человеческая искрой летит вверх… И нет силы, которая может воспрепятствовать тому огню, перед которым человек бессилен и беспомощен…»
Наконец, поняв, что сегодня открыл что-то главное для себя, он, сосредоточившись на этом, отправился в отведенную ему келью, зная, что не уснет до утра, а будет вновь и вновь обдумывать свое открытие, подсказавшее ему дальнейший путь в борьбе с ненавистным патриархом.
* * *
…Климентий постучал к нему, едва только начало светать, и в утренней дымке обозначились контуры монастырских строений и силуэты деревьев по ту сторону реки. Климентий, видать, несмотря на все случившееся, сумел несколько часов соснуть, а потому выглядел довольно бодрым и даже суетным.
— Скорее бы уехать с этого проклятого места, — ворчал он себе под нос, проверяя упряжь на лошадях. — Не выпусти вчера коней вовремя, задохлись бы от дыма, а то и вовсе сгорели. Вот тогда бы мы с тобой, батюшка, запели матушку-репку на разные голоса. Вовек не забуду этой поездки, будь она неладна…
Аввакум же молчал, не имея никакого желания поддерживать разговор, и лишь попросил чуть подождать, чтоб он заглянул к настоятелю и сообщил о своем отъезде.
— Негоже вот так, как татям ночным, сбегать, не простившись, — произнес он тихонько, но пристав в ответ согласно кивнул, понимая, что без позволения настоятеля их могут и вовсе из монастыря не выпустить.
Видимо, игумен тоже не сомкнул этой ночью глаз, потому как сразу в ответ на негромкую молитву Аввакума открыл ему дверь и чуть отступил назад, давая тому войти внутрь.
— Благословите, ваше высокопреподобие, нам вот ехать время пришло, пристав мой сердится, что и так запаздываем. А то я бы остался, может, и помог чем, — с поклоном обратился к нему Аввакум.
Тот, словно сбросил тяжкий груз, вздохнул и широко перекрестил протопопа, а потом, словно нехотя, слегка приобнял его и подставил щеку для поцелуя.
— Поезжайте с Богом, батюшка. Чем вы теперь помочь можете. Вот всю ночь писал на имя святейшего патриарха доношение о случившемся. Думаю, недолго мне здесь после всего этого оставаться позволят, сошлют куда подале, ладно, если совсем крест не снимут. Куда мне тогда деваться? Ни семьи, ни родных, — сокрушенно покачал он головой.
— Бог милостив, все устроит, — попытался подбодрить его Аввакум, — найдут тех убийц, накажут примерно… Пока суть да дело, все одно вам при монастыре быть нужно. Как его без настоятеля оставлять…
Анастасий как-то безнадежно махнул рукой, показывая тем самым, что он не особо верит в благополучный исход дела, и промолчал, ожидая, когда протопоп оставит его одного. Но тот, словно чувствуя за собой какую-то вину, спросил его, придавши голосу своему уверенность и силу:
— Что владыке при встрече передать? Мы с ним хоть и неблизкие, но давние знакомцы…
— Расскажите все как есть. Мне, человеку православному, скрывать чего не пристало. Если виноват в чем, то пусть накажет меня владыка.
