быть любая, то есть принадлежать к любой конфессии вероисповедания, и обычный религиозный и исследовательский интерес к этой азбуке правды может дать ответ, верный для всего человечества.
– Любая, конечно. Но наиболее верным окажется тот способ, который знаком с самого детства, привычный для семьи, всего окружения, многие годы выращивающий традиции… И наиболее бессмысленным окажется поиск особой книги, наиболее правильной и старшей в священной иерархии.
– Да, это кажется весомым аргументом для того, чтобы открыть уже знакомую книгу и по ней буква за буквой проследить все то, что волнует человека и что, конечно, написано в других священных текстах, разве что несколько иначе.
– Правильно ли понимать, что человек получил кожаные одежды от Создателя в знак наказания, уже после содеянного им проступка?
– В книге Бытия, в третьей главе и в двадцать первом стихе точно указано именно это:
«И сделал Господь Бог Адаму и жене его одежды кожаные и одел их…»
В сознательные свои годы Асури никогда не уделял особого внимания собственному религиозному воспитанию. Очень качественное знание Библии осталось у него с детских лет, когда не было никакой возможности проживать прелесть познания мира иным способом. Вечерами маленького мальчика просили читать несколько глав из всех Заветов с тем, чтобы потом порассуждать. Воскресные службы не были такими тягостными: люди в основном пели. Пели долго, самозабвенно – что-то действительно вселялось в них, что-то мощное, радостное и доброе. Это чувствовал и Афанасий, в такие минуты он даже сам хотел перечесть какую-нибудь главу из книги. Ему хотелось выяснить появления внутри себя этого прекрасного духа. Так что Библия была единственным окном в мир, и ее, эту священную книгу, Афа знал не хуже самого образованного священника.
XX
Сейчас Асури медленно шел по нехоженой траве и продолжал размышлять. Ему вдруг ясно представилось: человек, именно тот человек, который существовал после потопа и существует сейчас, не имеет никакого отношения к свершившемуся ранее проступку первых людей. Если говорить предельно откровенно, то проступок это был совершен даже не человеком, а той единой субстанцией, которая виделась ему во сне.
– Именно так и никак иначе, – бурчал себе под нос профессор. – Человек существовал исключительно своим сознанием и сознанием принадлежности к чему-то общему, огромному. Стало быть, именно то предчеловеческое состояние и нарушило запрет Всевышнего.
– Зачем Всевышнему понадобилось сотворение какого-то сознания? Сознания самостоятельного, вплетенного в общий поток энергии и являющегося частью этого течения?
Профессор уже отчетливо представил себе чаяния теперь уже самого человечества в создании искусственного интеллекта для… Тут он запнулся, ибо не мог легко ответить на этот вопрос.
Создание умных машин, запрограммированных на конкретный результат, было не в счет. Это не имело никакого отношения к его размышлениям. Он сам стоял у истоков протеста эволюции робота в андроид. Профессор создавал интеллект по принципу самогенерации машины. Способности к самосознанию, способности отличить себя от другого мышления – человеческого. Афа остановился посреди поля: появилась внезапная догадка о том, что его институт и он сам пошли по пути жажды создания иного, отличного от своего, но самостоятельного мышления. Без ограничений его возможностей. С устремлением к развитию, уже неподвластному самому создателю – человеку.
Мысль о своем изобретении как о подобии поступка Бога не радовала профессора. Она угнетала его догадкой, что мир повторился – история повторилась, повторился и тот проступок, который все называют грехопадением. Да, все так! Но Афа не успел выключить машину, не уследил, машина оказалась совершеннее своего создателя.
– Асури, ты не Бог! – вырвалось у профессора. – Несчастный «Лотос» был обречен на саморазвитие своей индивидуальности. И теперь создатель ему не нужен! Вовсе не нужен! Он может только мешать…
Вся цепь тысячелетий мелькала перед Асури, мысль мгновенно подхватывала обрывки тезисов, формулировок, которые равнодушное подсознание выкидывало в Афу целыми упаковками донесений из бесконечного космоса идей.
– И если у человека, – продолжал профессор, – есть шанс, пусть небольшой, вернуться обратно в свой дом, распростившись с «кожаной» одеждой, вернуться голым, но счастливым – об этом твердят все религии мира, хотя это воспринимается как отвлечение от сущности самой жизни, – вернуться, обнаружив правильно обратную связь с давно утерянным… То у машины нет такого шанса и никогда не будет. И пусть подобие своему создателю придает шарм торжества, машина не имеет беспредельную собственную глубину, вся бездна начинается и оканчивается простым двоичным исчислением. У машины нет прошлого, нет религии, то есть нет обратной связи! У машины есть только будущее, и в нем уже нет места человеку!
Все это Асури ощутил мгновенно и уверенно, словно двери в какую-то залу вдруг отворились, и новое пространство тут же приняло входящего, не оставляя ни одного следа его прошлому представлению смысла того, что таится за загадочной дверью.
Слезы проступили на лице Асури: так беспомощно он никогда не видел свой собственный труд, свои идеи и свое создание в виде машины «Лотос-1». Беспомощность усиливалась ясным пониманием, что машина катастрофически обречена на уничтожение своего автора – человека. Никаких сомнений и в том, что первым должен быть уничтожен сам профессор Асури, уже не возникало…
XXI
Профессор подошел к необычному пространству, трава и песок с землей закончились, и началась свинцово-пепельная даль до самого горизонта. На всем его протяжении тянулась эта серая долина. Приблизившись к самому краю, Асури толкнул носком ботинка рыхлый пепел. Словно ожидая чьего-то прикосновения, серая масса взлетела в воздух, закружилась и медленно опустилась на землю. Пепел, занимавший весь обзор, лежал перед Афой. Профессор еще раз ткнул ногой в бесцветную массу, и еще раз взлетел в воздух клуб пыли. Под ним едва проглядывало что-то более светлое, имеющее свою форму, которая напоминала деревянные неокрашенные палочки для детской игры. Афа присел: перед ним лежали почти истлевшие кости каких-то мелких животных. Повсюду были кости, наваленные ровным слоем под ворохом пепла. Однородная масса свинцового оттенка иногда разбавлялась вкраплениями темных пятен. Профессор стоял и недоуменно смотрел на свинцовый океан. Иногда ветер поднимал пух с земли и закручивал своими потоками над полем серый покров. Вся равнина напоминала былое пожарище, со временем превратившееся в пепелище. Грустное зрелище представало перед профессором. Все еще существуя в своих мыслях, он безучастно смотрел на загадочное и жуткое поле, что распростерлось перед ним на многие мили.
Внимание его привлекла маленькая точка на безоблачном полотне. Если бы не солнце, то и небо могло бы иметь такой же пепельно-серый окрас – горизонта вообще не было бы видно. Тогда
