от его внимания. Ведь Юлек же ходил в починенном пиджачке. Сын объяснил:
– Когда ты, папа, бывал дома, я всегда поворачивался так, чтобы ты моей спины не видел. Или пиджак вовсе снимал.
Уважение Юлека к матери проявлялось, например, и в том, что во время обеда или ужина он не начинал кушать до тех пор, пока за стол не сядет мама. Юлек очень любил слушать, когда мать что-нибудь рассказывала, а она умела рассказывать! Он всегда восторгался и ее кулинарным искусством: «Такие стручки, какие варит мама, никто не умеет приготовить», – часто повторял Фучик. Видя, что мама в Хотимерже каждую свободную минуту посвящает уходу за дорожками и, склонившись к земле, маленьким скребком очищает тропки от травы, Юлек купил ей специальные грабли, которые выдирали из песка любую травку, при этом маме не нужно было наклоняться. Из Советского Союза Юлек привез матери в подарок куклу «бабу рязанскую», лакированную палехскую шкатулку, вышитую скатерть. Он купил маме специальный сервиз для кофе по-турецки. Мама говорила, правда, в отсутствие сына, что не знает, когда ей придется использовать этот сервиз: ни она сама, ни отец не пили кофе по-турецки. Однако мать была рада, что Юлек никогда не забывает ее. Из Бретани он привез фарфоровую художественно раскрашенную тарелку, купил ей стеклянный шлифованный поднос. Все его подарки мама держала в горнице в стеклянном шкафчике, где они красовались на лучших местах между фигурками, горшочками и маленькими скульптурками. Проходя мимо, мама каждый раз с удовольствием бросала взгляд на его содержимое. Ведь там были подарки от Юлека!
Глава XII. Последний приезд в Хотимерж
В один прекрасный день в послеобеденный час Йерык вдруг громко залаял и стремглав бросился к калитке. Через минуту длинными прыжками, визжа и тявкая от восторга, он примчался обратно, словно оповещая нас о том, что идет тот, кого он, Йерык, бесконечно обожает. Собака не могла оставаться на одном месте, секунда – и Йерык снова у калитки. В нее как раз входил железнодорожник Тихота, а за ним – Юлек. Йерык кинулся к нему, Фучик наклонился и потрепал его, а пес лизнул ему лицо.
– Мама! Густина! – восклицал Юлек.
– Юлечек! – без конца повторяла мама.
– Здравствуй, мой дорогой, – взволнованно говорила я.
Мы втроем вошли в кухню. Мама тут же начала хлопотать у печки. Юлек снял плащ, положил портфель. Его взгляд скользил с предмета на предмет – не изменилось ли что в кухне за время его отсутствия?
– Ну-с, как вы тут жили, бабуси? – спросил Юлек. Потом потер руки, весело хлопнул в ладоши и обнял маму, затем закружился со мной по кухне. Юлек возвратился в Хотимерж!
Мы расспрашивали его, где и как он все это время (примерно три недели) жил. Ведь и наша пражская квартира не была для него безопасной.
Жил он в селе Петровице, близ Праги, у пани Чиховой – матери Анички Ирасковой. Аничка Ираскова была снохой писателя Алоиза Ирасека. Мы познакомились с ней в клубе работников искусств. Она и предложила Юлеку приют. У пани Чиховой Юлек жил недели две, остальное время – у своего однокашника по реальному училищу товарища Драбка в Праге, на Панкраце[35].
Аничка Ираскова представила Фучика своей матери как Войтеха Франту. Юлек ездил в Петровицы большей частью только ночевать. Днем он бывал в Праге, где в библиотеке музея изучал материалы о Сабине, и в клубе работников искусств.
По возвращении в Хотимерж Фучик тут же принялся за редактирование моего перевода Сабины. Нужно было спешить, так как часть произведения мы должны были представить «Народной библиотеке» уже в начале июля.
В результате 1 июля 1940 г. он написал издательнице «Народной библиотеки» товарищу Прокоповой:
«Уважаемая госпожа!
Так как уже начало июля, когда мы должны были представить Вам первую треть рукописи Сабины, сообщаю, что моя супруга и сотрудница приедет в Прагу во вторник 9 июля и привезет обещанную треть (ровно 7 листов). Над следующей третью мы будем старательно работать. Так что срок будет соблюден. Мы просим вас кратко известить нас, сумеете ли вы в указанный день принять мою жену. Наш летний адрес: Войтех Тихота, Хотимерж, п/о Осврачин.
С дружеским приветом В. Тихота».
Как видим, Фучик писал осторожно. Коммунистку Прокопову называл «госпожой» и обращался к ней на «Вы». Вместо своего имени воспользовался именем нашего квартиранта и приятеля Войтеха Тихоты, на что последний охотно дал свое согласие.
Фучику хорошо работалось в Хотимерже – в этой захолустной деревушке. Но иногда полушутя-полусерьезно он признавался мне, что чувствует – это благоденствие долго продолжаться не будет. Мне становилось грустно от этих слов, но я бодро говорила: «Не пугай». Однако каждой звонок у калитки тревожил меня.
Мама или Либа приносили днем в холл немного ягод, сырую кольраби, морковь либо черешню, молча клали все это перед нами. Мама в кухне говорила:
– Мы не должны беспокоить детей – они работают.
11 июля 1940 г. рано утром я выехала в Прагу. Юлек остался в Хотимерже. Он торопился со своей работой, словно чувствовал, что время его ограничено. Мне необходимо было найти в библиотеке музея точные тексты некоторых чешских стихов, которые Сабина перевел на немецкий язык. Кроме того, мне предстояло выяснить, в порядке ли наша квартира.
В этот же день, 11 июля, Фучик почтой послал жене Прокопа часть нашего перевода, которую сопроводил письмом:
«Уважаемая госпожа, согласно договоренности, посылаю Вам первую треть (собственно, немного больше – по моим расчетам, свыше 7 листов) перевода книги Сабины о чешском театре. Ввиду того, что я не могу вручить рукопись Вам лично, должен сопроводить посылку этим Обширным письмом. Я представляю себе дело таким образом:
1. Книжка будет иметь три самостоятельные части: а) предисловие о Сабине, б) перевод труда Сабины о зарождении чешского театра, который он издал под псевдонимом Бласс, в) статьи и рефераты Сабины о чешском театре.
Каждая из этих частей будет иметь самостоятельное заглавие.
2. Примечания, начало которых я также Вам посылаю, нужно поместить в конце, после текста, так как они будут составлять единое целое со всей книгой. Ссылок в тексте на примечания не будет, наоборот, примечания будут ссылаться на текст, дабы не отвлекать читателя постоянными пояснениями. Однако он ими всегда может воспользоваться, если захочет читать более основательно.
3. В начале этюда Бласса я предлагаю поместить клише с оригинала обложки и отпечатать так же, как в подлиннике. Это было бы красиво, и вообще я
