Вер глянул на очередную бронзовую статую. Любому гладиатору известно имя Максима Монстра — лицо его было так изуродовано, что он никогда не поднимал забрала и ходил в металлическом шлеме даже на улице. И здесь, обронзовевший, он тоже стоял в шлеме, за решеткой которого можно было угадать лишь пристально смотрящие глаза, сделанные из цветного стекла.
— Многие считают, что гладиаторы вновь должны драться боевым оружием, — сказал Вер, глядя в стеклянные глаза Максима.
— Ты бы хотел убивать каждый день?
— А что ты чувствовал в тот день, когда убил? Элий не отвечал. Ну что же он медлит, почему не говорит? Элий умеет быть таким красноречивым! Вер повторит его слова и почувствует то же, что и Элий, — раскаяние, боль, досаду, отчаяние.
— Говори, — потребовал Юний Вер.
— Ощущение чудовищной нелепости. И желание вернуть все назад. Я стоял и оглядывался по сторонам, будто хотел найти рычаг, который надо повернуть, чтобы обратить время вспять.
Элий вновь замолчал.
— Говори! — заорал Вер, боясь, что упустит настрой и так и не поймет — что же чувствовал Элий. Что-то сходное было и у него. Ему тоже хотелось обратить время вспять. — Говори… — повторил он, тяжело дыша.
— Ты требуешь невозможного…
— Говори! Расскажи все как было! Все-все! Расскажи об убийстве. Когда в тебе открылся дар гладиатора! Ведь мы с тобой оба убийцы! И ты мой учитель. Говори!
Элий превозмог себя и уступил.
— Это было в Аравии. Я поехал туда вместе с двумя жрецами Либерты. Ты знаешь — они собирают деньги в фонд Либерты на выкуп рабов и отправляются на невольничьи рынки выкупать пленных. Занятие сколь благородное, столь и опасное.
Если повезет — освободишь несколько десятков рабов, не повезет — погибнешь или сам наденешь рабское ярмо. В одном из оазисов в пустыне нас ждал посредник с живым товаром. Жрецы Либерты и раньше имели с этим человеком дело и доверяли ему. Охранников мы взяли только двоих. Лишний охранник — это как минимум трое невыкупленных пленных. Средств у фонда Либерты не так уж много, и жрецы экономили на всем, в том числе и на охране. Я как волонтер не получал за свое участие ни асса. Но я был восторжен и глуп. Ну, пусть не глуп, а наивен. Мне мерещился где-то посреди пустыни прекрасный храм, в чьи золотые врата мы войдем в венках и белых одеждах и введем за собою выкупленных рабов. Вместо этого мы очутились в какой-то дыре — несколько глинобитных домиков и кучка растрепанных пальм. Поначалу все шло гладко. Малек — так звали работорговца — с двумя помощниками привел двадцать пленников, которых перекупил на невольничьих рынках.
Как сейчас помню — мы сидели в хижине, пили кислое, как уксус, вино и ели лепешки с курагой. Жара стояла невыносимая. В такую жару люди плохо помнят, что делали вчера и что надлежит делать сегодня. Малек не отпускал нас и все пытался доказать, что, торгуя живым товаром, делает доброе дело, что человек по сути своей — раб, а свобода его только портит. Жрец Либерты, несмотря на всю свою сдержанность, взъярился, начал спорить, дошло до драки. Охранники их разняли, и мы отдали Малеку деньги. И тут же в хижину ворвались обряженные в темные тряпки четверо парней, вооруженных дамасскими клинками. Малек и его люди кинулись к задней стене, где для них заранее был подготовлен выход. Я не верил Малеку и потому взял с собой оружие, но винтовку пришлось оставить у входа в хижину. Зато пистолет, который я прикрепил к щиколотке, под шароварами, благо одет был по-восточному, и нож остались при мне. Я наклонился, чтобы вытащить спрятанный пистолет, и услышал над головой странный свист — уже когда все кончилось, понял, что это дамасский клинок просвистел над моей головой и я чудом спасся. Выпрямившись, я в упор выстрелил в человека, который замахивался вновь. Лица его не видел — тряпка скрывала черты. Пуля угодила в грудь, и его отшвырнуло на стену хижины. Я выстрелил еще раз и еще. От ударов пуль тело дергалось, а мне казалось — он жив, шевелится, пытается встать. Я вновь стрелял, пока не разрядил всю обойму. Неужели так просто убить? В человеке должен быть неизмеримый запас прочности. А все оказалось не так… человек так хрупок… уязвим… Помню, тряпка у него на лице вся сделалась мокрой… — Элий замолчал и облизнул губы. На висках его выступили капли пота. Будто он был вновь там — на затерянном в пустыне оазисе, слуга богини Свободы и новоявленный убийца. — Один из жрецов был убит, второй ранен, но мы одолели. Из нападавших в живых остался лишь один, его скрутили наши охранники. Оказалось, что напали на нас не разбойники, а жители деревушки… Зачем? От наших сделок им тоже перепадало немало…
— Что ты испытывал в тот момент?
— Край пропасти, и ты смотришь вниз… нет, не то… Просто день, яркий солнечный день, а внутри тебя такая тяжесть, что не вздохнуть.
Веру почудилось, что и он начинает испытывать нечто подобное. Слабо, едва-едва. Потом все сильнее и сильнее. Элий заразил его своей болью. И вот — ему уже жаль Варрона. Пусть совсем немного, но жаль…
«Почему он не спрашивает, как убил я? Что испытывал в тот момент? — почти с досадой подумал Вер. — Или его это не волнует? Или мешает проклятая деликатность?»
А он, Вер, ответил бы: я убил, чтобы узнать, есть ли смысл в убийстве.
Убил, но смысла не нашел. Вер не пытался бежать с места преступления. Он дождался вигилов и сдался. Но ничего в душе его не изменилось, не сломалось, не перевернулось. Он убил человека, как другие убивают ягненка на алтаре. А как бы хорошо, наверное, почувствовать раскаяние и боль! Но откуда он знает, что люди в самом деле испытывают муки совести? Может быть, они притворяются точно так же, как Вер? Нет, нет, Элий испытывает и боль, и жалость! Это Вер знает точно.
За три года на арене Монстр убил семерых гладиаторов, несмотря на то что сражался тупым мечом. Зрители ревели от восторга, когда Максим выходил на золотой песок арены. В такие минуты на весь Рим гремело — Монстр, Монстр, Монстр! Сам Максим погиб не на арене, а в Субуре, во время пьяной драки. Но он, Юний Вер, не Монстр, он не жаждет крови. Он ищет что-то другое. Весь вопрос — что? Может быть, Элий приведет его, как слепого, к цели? Веру казалось, что Элий знает, куда идти.
Но был ли в убийстве, совершенном Элием, какой-то смысл? Поначалу Вер
подумал, что да, был. Если рассматривать нападение местных жителей как отдельный эпизод. Но если вернуться назад и вспомнить, что жрецы Либерты решили сэкономить на охране, то выстрелы Элия выглядят как ошибка, совершенная другими,
но все равно ошибка. И сегодняшняя гибель Варрона тоже, возможно, ошибка — дефектный шлем, который не защитил от удара. Может быть, любое убийство — всего лишь чья-то ошибка, совершенная десятки, сотни лет назад. Ошибки накапливаются, энтропия возрастает, хаос постепенно завладевает миром. А можно рассматривать ярость и гнев, ведущие к убийству, как ошибку? Гнев и ярость — это два чувства, которые Вер может периодически испытывать. Значит, частица хаоса в нем самом? Ему казалось, что он мог бы совладать с хаосом, если бы кто-нибудь подсказал ему, как это сделать. Но никто не собирался ему подсказывать. Он бродил во тьме и ничего не понимал ни в себе, ни вокруг.
