найдет — и как с этим разбираться, опять-таки, если будет с чем разбираться. Хуже того, он не был уверен, что сумеет с этим разобраться, как подобает офицеру. Он может выставить себя дураком. Может повести себя неправильно, навлечь на себя позор, поставить под угрозу дисциплину на судне, ослабить ту тонкую ниточку, которая связывает офицеров и матросов, дисциплину, которая заставляет три сотни людей по слову капитана безропотно сносить неописуемые тяготы и, не задумываясь, рисковать жизнью. Когда восемь склянок сообщили об окончании послеполуденной и начале первой собачьей вахты, Хорнблауэр с трепетом спустился вниз, вставил в фонарь свечу и направился к канатному ящику.
Внизу было темно, душно и плохо пахло, корабль качался на волнах, и Хорнблауэр то и дело спотыкался о разные неожиданные препятствия. Впереди виднелся слабый огонек и слышались голоса. Хорнблауэр задохнулся от страха: быть может, готовится бунт. Он загородил рукой окошко фонаря и тихо двинулся вперед. Два фонаря висели на низких палубных бимсах, под ними сгрудились человек десять, даже больше, — до Хорнблауэра доносился шум голосов, но слов было не разобрать. Тут шум перешел в рев, кто-то в центре круга встал почти в полный рост, насколько позволял ему палубный бимс. Он без всякой видимой причины мотал головой из стороны в сторону. Лицо его было скрыто от Хорнблауэра. Тут Хорнблауэр вздрогнул, увидев, что руки человека связаны за спиной. Сидевшие снова взревели, словно болельщики на скачках; человек со связанными руками повернулся и оказался к Хорнблауэру лицом. Это был Стайлс, тот самый, который страдал от чирьев, Хорнблауэр сразу его узнал. Но сильнее всего Хорнблауэра поразило другое. На лице Стайлса висело что-то жуткое. Его-то Стайлс и пытался стряхнуть, мотая головой. Это была крыса. Желудок Хорнблауэра перевернулся от ужаса и отвращения.
Сильно рванув головой, Стайлс сбросил с лица крысу, затем неожиданно плюхнулся на колени и, с завязанными руками, попытался схватить ее зубами.
— Время! — крикнул кто-то голосом боцмана Патриджа.
Этот голос так часто будил Хорнблауэра, что он не мог его не узнать.
— Пять дохлых, — сказал другой голос. — Кто угадал, платите.
Хорнблауэр шагнул вперед. Часть каната была сложена в бухту, образуя крысиный загон, в нем на коленях стоял Стайлс, вокруг были живые и мертвые крысы. Возле загона, лицом к нему, сидел Патридж с песочными часами, которыми замеряют время при бросании лага.
— Шесть дохлых, — запротестовал кто-то. — Эта дохлая.
— Нет, не дохлая.
— У нее спина сломана. Она дохлая.
— Она не дохлая, — сказал Патридж.
Тут споривший поглядел вверх и увидел Хорнблауэра. Слова замерли у него на губах. Все остальные проследили его взгляд и тоже замерли; Хорнблауэр выступил вперед. Он по-прежнему не знал, что делать, не мог побороть тошноту, вызванную кошмарным зрелищем. Превозмогая страх, он в то же время быстро соображал, что делать, и решил нажать на дисциплину.
— Кто тут старший? — спросил Хорнблауэр.
Он оглядел собравшихся: унтер-офицеры, уорент-офицеры второго разряда, боцманы, помощники плотника. Магридж, помощник лекаря, — это многое объясняет. Но и его положение было не простым. Авторитет мичмана с небольшой выслугой зависит главным образом от личных качеств. Он и сам всего лишь уорент-офицер; в конце концов какой-то мичман не так уж важен в корабельном хозяйстве, и его легко заменить — не то что, скажем, сидевшего здесь Уолберна, купора, знавшего все об изготовлении и хранении бочек с водой.
— Кто тут старший? — повторил Хорнблауэр и вновь не получил прямого ответа.
— Мы не на вахте, — сказал кто-то из сидевших сзади.
Хорнблауэр уже овладел собой; возмущение еще кипело в нем, но внешне он казался спокойным.
— Да, вы не на вахте, — холодно сказал он. — Вы играете в азартные игры.
Магридж бросился защищаться.
— Какие азартные игры, мистер Хорнблауэр? — сказал он. — Обвинение очень серьезное. У нас просто джентльменское состязание. Вы не можете вменя… вменить нам в вину азартные игры.
Магридж — пьяница, тут сомнений нет; скорее всего, он следует примеру своего начальника. В лазарете всегда полно бренди. Хорнблауэр задрожал от ярости; он с трудом сдерживался. Однако гнев помог ему обрести вдохновение.
— Мистер Магридж, — произнес он ледяным голосом, — советую вам говорить поменьше. Против вас можно выдвинуть и другие обвинения, мистер Магридж. Служащий вооруженных сил его величества может быть обвинен по статье о приведении себя в негодность для службы, мистер Магридж. Есть также статьи о пособничестве и подстрекательстве, которые могут коснуться вас. На вашем месте я заглянул бы в Свод законов военного времени, мистер Магридж. За это преступление прогоняют сквозь строй эскадры.
Чтоб придать силы своим словам, Хорнблауэр указал на Стайлса. По лицу матроса текла кровь. Хорнблауэр отмел аргументы противников, выбрав ту же линию, что и они; они пытались защищаться в рамках закона, и он в рамках закона разбил их наголову. Взяв верх, он мог теперь дать волю своему возмущению.
— Я мог бы обвинить каждого из вас! — заревел он. — Вы пошли бы под трибунал… лишились чинов… отведали бы кошек… Все до единого… Клянусь Богом, Патридж, еще один такой взгляд, и я это сделаю. Поговори я с мистером Экклсом, вы через пять минут оказались бы в кандалах. Я больше не потерплю этих гнусных игр. Выпустите крыс, вы, Олдройд, и вы, Льюис. Стайлс, залепите себе лицо пластырем. Вы, Патридж, прикажите смотать канат в бухту, как положено, прежде чем мистер Уолдрон его увидит. Я буду впредь за вами присматривать. Если услышу хоть слово о вашем дурном поведении, вы тут же окажетесь на решетчатом люке[13]. Я так сказал, и, клянусь Богом, я это исполню!
Хорнблауэр сам дивился и своему красноречию, и своей выдержке. Он не знал, что окажется на такой высоте. Он мысленно формулировал заключительный залп, но подходящая фраза пришла ему в голову, когда он уже направлялся к выходу. Он повернулся назад и выпалил:
— И чтобы впредь во время собачьих вахт вы забавлялись на палубе, а не жались в канатном ящике, словно какие-нибудь французишки.
Такая речь пристала бы важному старому капитану, а не младшему мичману, но она позволила ему удалиться достойно. Позади возбужденно гудели голоса. Хорнблауэр поднялся на палубу, в безрадостную серость преждевременной ночи, и, чтобы согреться, решил пройтись. «Неустанный» упрямо боролся с ревущим западным ветром, из-под его носа фонтаном летели брызги, швы текли, переборки стонали. Кончался день, похожий на предыдущий. Сколько таких еще впереди?
Однако прошло несколько дней, и однообразие корабельной жизни было нарушено. Сумеречным утром хриплый крик впередсмотрящего заставил всех обратить взоры к наветренной стороне. На горизонте виднелось едва заметное пятнышко — корабль.
