рубаху, и облачиться в новую. Пока мы были заняты переодеванием, карету убрали, вымыли и кажется надушили. Но наслаждались ароматом мы не долго, через двести неспешных лошадиных шагов меня укачало вновь.
Елизар усмехнулся и повторил все действия, но на этот раз позволив мне посидеть на земле подольше. Однако в этот раз никто карету не надушил.
Я попросил открыть окно, на что Елизар жестко заявил:
- Ты ничего не помнишь? – я кивнул. – Ничего, до того момента как оказался в лагере рабов? – я кивнул. – Ты никогда не видел ничего кроме шахты и лагеря? – я опять кивнул. – Ты привык к тому, что вокруг тебя высокие стены? – я открыл рот, чтобы ответить, но он прервал меня движением руки – Ты будешь сильно удивлен, когда поймешь, что мир не ограничен стенами.
- Я это знаю, я слышал от других рабов.
- Хорошо, но слышать и видеть это разные вещи. Твой разум может не справиться с этим. Пока не справиться. Ты ничего не помнишь, первый день твоей жизни начался, когда ты упал с телеги в лагере Мирира. Ты сам это говорил. Но я не сомневаюсь, что ты видел большой мир и тебе надо его вспомнить. Может быть, ты не вспомнишь подробностей, не вспомнишь где ты бывал и с кем. Но разум твоей постепенно привыкнет жить без стен, он вспомнит не события, так ощущения. Но пока нет. Пока ты не готов видеть мир. Но пока ты с этим не справишься. Так же как твой желудок пока не справляется с дорогой. Поверь, я позволю тебе увидеть мир вокруг, но мы вернемся к этом разговору, не раньше, чем тебя перестанет тошнить каждый пятьсот шагов.
Я хотел возмутиться, но решил ему поверить. Ведь почему-то он решил возиться с только что купленным рабом, больше чем с давно служащими солдатами. Они снаружи, я внутри и, если дождь застанет в дороге, ничего не изменится, они так и останутся снаружи. Я был уверен, что меня он на улицу не выкинет. Не зря же он меня одел, обул, помыл, накормил. Мне было интересно почему? И я решил позволить ему делать, что он считает нужным.
Он считал нужным сидеть в тесной, закрытой карете, не выпуская меня даже по нужде, заставляя терпеть до ночи. Ночью же тоже не позволял особенно смотреть по сторонам. Капюшон на голове, опущенный в землю взгляд, быстро все сделать и назад в карету, под защиту обитых черной тканью стен. Я не понимал от кого или от чего меня защищают стены и Елизар. Не понимал, пока на третий день пути он не позволил мне снять капюшон. Ночью, погасив все фонари, дождавшись, когда на небе не будет луны, Елизар позволил мне взглянуть на мир.
Широко улыбаясь сбросил капюшон и… медленно пятясь, дошел до кареты, ударился о нее стеной, нащупал руками открытую дверь и спиной вперед, втек внутрь. Захлопнув дверь, я свернулся калачиком на полу, но взглянув на приоткрытую вентиляцию в крыше, перекатился под лавку.
Елизар не стал меня оттуда доставать, лишь спросил, что меня напугало.
- Оч-чен-нь мн-ного всего! – запинаясь ответил я и ответ полностью удовлетворил бородача. – Слиш-шком мн-ного!
Следующий день я полностью провел под лавкой. Я не ел не пил, не ходил до ветру, я лежал и глядя в одну точку и пытался понять, что именно меня напугало. И чем больше я об этом думал, тем больше понимал, что бояться снаружи нечего и все это очень и очень глупо, но стоило только подумать о том, чтобы выбраться из-под лавки, как меня начинало мелко трясти.
Карета продолжала ехать по тряской дороге, я трясся внутри нее, несколько уравновешивая и делая путешествие Елизара чуть более приятным. Я мог спокойно думать о том, что снаружи страшным шевелящимся костром растет черная трава. Горло больше не перехватывало от мыслей о тянущих ко мне корявые, словно пальцы демонов, ветки деревьях. Не бросало в пот от того, что взгляд упирался не в стену, а в горизонт, в место где земля встречается с небом. Не выворачивало от пустоты и чувства полной незащищенности, словно сам воздух хотел напасть на меня.
Я понимал, что воздух напасть не сможет никак, но что-то внутри твердило, что сможет и это чувство было так сильно, что перекрывало собой все. Оно заставляло верить в себя и бояться. Бояться себя самого, этим страхом и питаясь, становясь сильнее.
Бояться мне надоело на следующее утро. Я вылез из-под лавки, постучал кучеру чтобы остановился, под недоумевающим взглядом Елизара подошел к двери, открыл ее и шагнул наружу. Далеко отходить не стал, справил нужду едва не под колесо. Постоял немного, поглазел вокруг, позволил ветру зарыться в волосах. Затем вернулся в карету, плотно закрыл дверь, нырнул по лавку, и только там позволил себе затрястись.
Но мы добрались. И вот накинув на голову капюшон, пригибаясь к земле, я быстро шел по дорожке к дому, который Елизар называет Долом.
Елизар распахнул дверь, наклонил мою голову, заставив смотреть в пол, и громко закричал:
- Притуши свет! Комнату в подвале любую без окон! Быстро приготовь! Вытащи все оттуда весь хлам. Делай с ним, что хочешь, хоть выброси. Туда кровать! Нет, стой, матрас. Циновку! Забери у кого-нибудь из дворовых. Забудь про кровать! Тащи циновку туда! Бегом! Бегом!
- Тише, тише! – он погладил меня по голове. – Все хорошо. Скоро ты окажешься в привычной тебе обстановке. В комнате без окон в темноте и тишине. Скоро все будет хорошо.
- Ты так заботишься о рабе, - пробурчал я, с трудом преодолевая колотящую меня дрожь. – Представляю, как страдают твои друзья.
Елизар засмеялся, и смех его был чист и радостен.
- Ты можешь шутить, значит не все так плохо. Ты придешь в себя. Ты привыкнешь. Сегодня ты отдохнешь, а завтра я начну понемногу тебя выводить. Я ведь купил тебя не для того, чтобы ты гнил в нашем подвале.
Но для чего купил, он не объяснил. И все же следующие три дня я почти полностью провел в подвале. Елизар приходил, брал меня за руку, заставлял накинуть плащ и выводил гулять. День мы ходили по первому этажу дома. На второй он заставил меня подняться по лестнице насколько смогу, а на третий вывел на улицу. Через пять дней я мог спокойно ходить по дому, не дрожа, не прижимаясь к
