Я маялась. Мне было неудобно, жестко, колко, спина мерзла, а нос, согревшись, начал просить свежего воздуха. Я возилась, ерзала, ноги гудели, поясница ныла, мышцы подрагивали. Зубы не почистила, к воде меня Костя не пустил. Хорошо хоть в кустики разрешил удалиться, снова напомнив, чтобы я тщательно попрятала «следы».
И снова хотелось есть.
Я смотрела, как колышутся черные силуэты сосновых верхушек на фоне ночного неба, и слушала ветер. Ночные птицы своими криками то и дело разрывали то, что с большим трудом можно было назвать ночной тишиной. Лес вокруг нас был наполнен шорохами, стрекотанием цикад, писком комаров. Костиным храпом.
Я вздохнула и, отказавшись от попыток заставить себя спать, несмотря на усталость, позволила мыслям в моей голове водить свои дурацкие хороводы.
Я как-то не задавалась вопросом о том, кто мог начать на Костю охоту. Мало ли кому он мог перейти дорогу, занимаясь своей антигуманной и противозаконной деятельностью. В первую очередь, конечно, приходили на ум именно правоохранительные органы. И я видела, как Костя ловко «слинял» от транспортной полиции на той остановке, где мы сошли с поезда с толпой ролевиков-реконструкторов. Или это просто совпадение? Ушел набрать водички, обнаруживая при этом знание местности… С другой стороны, он не так уж и прятался, когда покупал билеты на электричку до поселка, где расположена Левинская дача… А если бы его объявили в розыск, то, наверное, ориентировку получили бы все подразделения полиции. И шерстили бы каждый поезд, и вряд ли нам удалось бы затеряться даже в той огромной толпе молодежи. Тогда кто? Его партнеры или конкуренты? Кто-то из тех, кто пострадал от его диверсий?
Я не могла ответить себе на эти вопросы, а задавать их Косте боялась. Не хотелось мне почему-то больше знать о его делишках. Меньше будешь знать — крепче будешь спать…
Ага. Что-то не работала в моем случае эта поговорка.
Я снова вздохнула и попыталась перевернуться на другой бок, чтобы согреть спину.
Левин наверняка знал о том, кто должен был нас разыскивать. Значит, это кто-то из тех, кто вместе с ними обстряпывал их темные делишки. Значит, причиной их размолвки наверняка стал тот взрыв и… я. Взрыв произошел, но людей пострадало мало. Это их так расстроило? Или то, что мне удалось выжить? Как же не вовремя мне отшибло память!
А интересно, куда мы идем? Ведь не просто же так он без карты, без компаса упорно тащит меня на север? Местность ему явно знакома.
Я не представляла, как можно точно знать, куда идешь, не видя перед собой никаких ориентиров, кроме речки, то и дело исчезающей из поля зрения.
— Жень! — сердито сказал мне Костя в самое ухо.
Я чуть не подскочила от неожиданности.
— Что? — шепотом спросила я, переведя дух.
— Что-что. Хватит ерзать! Спи давай!
— Не могу, — пожаловалась я шепотом.
— Почему? — он и не думал понижать голос.
— Потому что мне холодно. И жестко. И я есть хочу.
Он обнял меня покрепче и пробубнил мне в шею:
— Спи. Утром поедим.
Теплее мне не стало. Голод тоже не унялся.
— Куда мы идем? — хоть любопытство удовлетворю…
— Мы не идем. Мы спим!
— Но мы же куда-то шли? И дальше пойдем? Куда? Или мы просто премся, не разбирая дороги?
— Давай завтра поговорим, а?
Я притихла, еще несколько раз вздохнув.
— Тебе что, колыбельную спеть? — раздраженно спросил Костя.
— Давай, — пискнула я, не особенно веря, что он споет, и что на поможет мне заснуть.
Но он запел. Это было так неожиданно — услышать от него «Баю-баюшки-баю!» посреди ночного леса, бесконечно усталым и очень тихим голосом, в ритме его собственного дыхания, и поэтому с паузами в тех местах, где ему вздумалось делать вдох.
«Не ложися… на краю.
Придет сере… нький волчок…
И… ухватит… за бочок…»
Его голос с сонной хрипотцой завораживал, бархатно обволакивал и странным образом успокаивал. Он пел, не кривляясь и не ерничая, и от этого на моем лице сама собой возникла улыбка, которую мне не от кого было прятать и которую никто, кроме меня, не заметил. А на шее и скулах от уха до подбородка появилось приятное щекотание, как будто кто-то водит туда-сюда невидимым перышком. Я замерла, боясь спугнуть это волшебное ощущение и удивляясь тому, что я вообще что-то чувствую.
«Баю-баю… шки-баю», — мужчина пел все медленнее, голос его, набравший еще больше переливчатых бархатных модуляций, звучал все тише, и я гадала, закончит он куплет или заснет на середине.
«Баю Жене… чку мо… ю,
Малень… кую… дето… чку,
Сладку… ю кон… фето… чку» — допел он и задышал ровно и глубоко, забыв закрыть рот и переходя на храп.
А я, закрыв глаза, снова и снова прокручивала в голове всю песенку, со всеми паузами-вдохами, тоже входя в этот сонный ритм и воспринимая неожиданную мягкость интонаций этого малоразговорчивого сурового человека, не сильно обремененного моральными принципами, почти как физическую ласку. Так и заснула.
Нас разбудил утренний туман, наполненный горьковатым озоном, запахом сосен и близкой реки. Солнце только поднималось, еще невидимое из-за деревьев, но уже подсветившее нежно-розовым длинные плоские облака.
Отсыревшие, то и дело передергивая плечами от бодрящей утренней свежести, мы поднялись, больше похожие на зомби, чем на людей, сбегали в кусты и к речке на утренние процедуры, наполнили бутылку прозрачной речной водой и снова продолжили путь в уже привычном темпе спортивной ходьбы.
— Ты обещал рассказать, куда мы идем, — напомнила я, догнав широко шагающего мужчину и вцепившись, чтобы не отстать, в его руку.
Он, очнувшись от задумчивости, сбавил-таки темп, поскреб бороду и ответил, покосившись на меня:
— Есть два варианта, и я еще не решил, какой выбрать.
И замолчал.
— Ну? — я подергала его за руку, чтобы он продолжал. — Озвучь оба, может, я помогу выбрать.
— Первый — это землянка моего дядьки-егеря, к северу отсюда.
— Он что, там живет?
— Нет, уже давно не живет. Нигде. Его убили браконьеры.
— Извини…
Он не обратил внимания.
— А второй — это мой дом в заброшенной деревне, еще дальше, тоже на север.
— В заброшенной?
— Ага.
— А дом тоже заброшенный?
— Ну, с виду не отличается от остальных.
— А внутри отличается?
Он не ответил, глянул искоса со своим вечным прищуром.
— А долго идти? — я не собиралась сдаваться.
— Ну, если не спеша, вот как мы сейчас идем, то через пару-тройку дней доберемся.
