«Но не стал бы я, милостивый государь мой, утомлять васписьмом моим, если бы не был твердо уверен, что благородство сердечных чувств иоткрытий, прямодушный характер ваш укажут вам самому средства поправить всеупущения и восстановить все по-прежнему.
В полной надежде я смею оставаться уверенным, что вы непримете письма моего в обидную для вас сторону, а вместе с тем и не откажетесьобъясниться нарочито по этому случаю письменно, через посредство моегочеловека.
В ожидании, честь имею пребыть, милостивый государь,покорнейшим вашим слугою
Я. Голядкиным».
— Ну, вот и все хорошо. Дело сделано; дошло и дописьменного. Но кто ж виноват? Он сам виноват: сам доводит человека донеобходимости требовать письменных документов. А я в своем праве…
Перечитав последний раз письмо, господин Голядкин сложилего, запечатал и позвал Петрушку. Петрушка явился, по обыкновению своему, сзаспанными глазами и на что-то крайне сердитый.
— Ты, братец, вот, возьмешь это письмо… понимаешь?
Петрушка молчал.
— Возьмешь его и отнесешь в департамент; там отыщешьдежурного, губернского секретаря Вахрамеева. Вахрамеев сегодня дежурный.Понимаешь ты это?
— Понимаю.
— Понимаю! Не можешь сказать: понимаю-с. Спросишь чиновникаВахрамеева и скажешь ему, что дескать, вот так и так, дескать, барин приказалвам кланяться и покорнейше попросить вас справиться в адресной нашего ведомствакниге — где, дескать, живет титулярный советник Голядкин?
Петрушка промолчал и, как показалось господину Голядкину,улыбнулся.
— Ну, так вот ты, Петр, спросишь у них адрес и узнаешь, где,дескать, живет новопоступивший чиновник Голядкин?
— Слушаю.
— Спросишь адрес и отнесешь по этому адресу это письмо;понимаешь?
— Понимаю.
— Если там… вот куда ты письмо отнесешь, — тот господин,кому письмо это дашь, Голядкин-то… Чего смеешься, болван?
— Да чего не смеяться-то? Что мне! Я ничего-с. Нечего нашемубрату смеяться…
— Ну, так вот… если тот господин будет спрашивать, дескать,как же твой барин, как же он там; что, дескать, он, того… ну, там, что-нибудьбудет выспрашивать, — так ты молчи и отвечай, дескать, барин мой ничего, апросят дескать, ответа от вас своеручного. Понимаешь?
— Понимаю-с.
— Ну, так вот, дескать, барин мой, дескать, говори, ничего,дескать, и здоров, и в гости, дескать, сейчас собирается; а от вас, дескать,они ответа просят письменного. Понимаешь?
— Понимаю.
— Ну, ступай.
«Ведь вот еще с этим болваном работа! смеется себе, да икончено. Чему ж он смеется? Дожил я до беды, дожил я вот таким-то образом добеды! Впрочем, может быть, оно обратится все к лучшему… Этот мошенник, верно,часа два будет таскаться теперь, пропадет еще где-нибудь. Послать нельзяникуда. Эка беда ведь какая!.. эка ведь беда одолела какая!..»
Чувствуя, таким образом, вполне беду свою, герой наш решилсяна пассивную двухчасовую роль в ожидании Петрушки. С час времени ходил он покомнате, курил, потом бросил трубку и сел за какую-то книжку, потом прилег надиван, потом опять взялся за трубку, потом опять начал бегать по комнате. Хотелбыло он рассуждать, но рассуждать не мог решительно ни о чем. Наконец агонияпассивного состояния его возросла до последнего градуса, и господин Голядкинрешился принять одну меру. «Петрушка придет еще через час, — думал он, — можноключ отдать дворнику, а сам я покамест и того… исследую дело, по своей частиисследую дело». Не теряя времени и спеша исследовать дело, господин Голядкинвзял свою шляпу, вышел из комнаты, запер квартиру, зашел к дворнику, вручил емуключ вместе с гривенником, — господин Голядкин стал как-то необыкновенно щедр,— и пустился, куда следовало. Господин Голядкин пустился пешком, сперва кИзмайловскому мосту. В ходьбе прошло с полчаса. Дойдя до цели своегопутешествия, он вошел прямо во двор своего знакомого дома и взглянул на окнаквартиры статского советника Берендеева. Кроме трех завешенных краснымигардинами окон, остальные все были темны. «У Олсуфья Ивановича сегодня, верно,нет гостей, — подумал господин Голядкин, — они, верно, все одни теперь домасидят». Постояв несколько времени на дворе, герой наш хотел было уже на что-торешиться. Но решению не суждено было состояться, повидимому. Господин Голядкинотдумал, махнул рукой и воротился на улицу. «Нет, не сюда мне нужно было идти.Что же я буду здесь делать?.. А вот я лучше теперь, того… и собственноличноисследую дело». Приняв такое решение, господин Голядкин пустился в свойдепартамент. Путь был не близок, вдобавок была страшная грязь и мокрый снегвалил самыми густыми хлопьями. Но для героя нашего в настоящее времязатруднений кажется, не было. Измок-то он измок, правда, да и загрязнилсянемало, «да уж так, заодно, зато цель достигнута». И действительно, господинГолядкин уже подходил к своей цели. Темная масса огромного казенного строенияуже зачернела вдали перед ним. «Стой! — подумал он, — куда ж я иду и что я будуздесь делать? Положим, узнаю, где он живет; а между тем Петрушка уже, верно,вернулся и ответ мне принес. Время-то я мое дорогое только даром теряю,время-то я мое только так потерял. Ну, ничего; еще все это можно исправить.Однако, и в самом деле, не зайти ль к Вахрамееву? Ну, да нет! я уж после… Эк!выходить-то было вовсе не нужно. Да нет, уж характер такой! Сноровка такая, чтонужда ли, нет ли, вечно норовлю как-нибудь вперед забежать… Гм… который-то час?уж верно, есть девять. Петрушка может прийти и не найдет меня дома. Сделал ячистую глупость, что вышел… Эх, право, комиссия!»
Искренно сознавшись таким образом, что сделал чистуюглупость, герой наш побежал обратно к себе в Шестилавочную. Добежал он усталый,измученный. Еще от дворника узнал он, что Петрушка и не думал являться. «Ну,так! уж я предчувствовал это, — подумал герой наш, — а между тем уже девятьчасов. Эк ведь негодяй он какой! Уж вечно где-нибудь пьянствует! Господи богмой! экой ведь денек выдался на долю мою горемычную!» Таким-то образомразмышляя и сетуя, господин Голядкин отпер квартиру свою, достал огня, разделсясовсем, выкурил трубку и, истощенный, усталый, разбитый, голодный, прилег надиван в ожидании Петрушки. Свеча нагорала тускло, свет трепетал на стенах…Господин Голядкин глядел-глядел, думал-думал, да и заснул наконец как убитый.
Проснулся он уже поздно. Свеча совсем почти догорела,дымилась и готова была тотчас совершенно потухнуть. Господин Голядкин вскочил,встрепенулся и вспомнил все, решительно все. За перегородкой раздавался густойхрап Петрушки. Господин Голядкин бросился к окну — нигде ни огонька. Отворилфорточку — тихо; город словно вымер, спит. Стало быть, часа два или три; так иесть: часы за перегородкой понатужились и пробили два. Господин Голядкинбросился за перегородку.
