сейчас отражается на собственном лице. Она улыбается или кривится? Хочет взять ребенка на руки или швырнуть на пол? Как наблюдательница, Лиза всякий раз надеялась немного сместить фокус, как-то расширить границы видения и увидеть-таки, что же испытывает ее двойник. Получить хотя бы толику представления. Но всякий раз, когда она двигалась, другая Лиза повторяла за ней, и все так же на виду оставался один лишь младенец.
Малыш ухмылялся, но младенцы в принципе часто улыбаются, это ничего не значит. Лизе хотелось похлопать себя по плечу, заставить обернуться, поговорить с собой какое-то время и посмотреть, насколько плохо или хорошо пройдет разговор. Но даже если ее рука и попадала в поле зрения и она видела, как тянется к плечу двойника, та другая Лиза на ее притязания не отвечала. Не оборачивалась и хранила молчание. Похоже, другая Лиза знала, что за ней следят, и либо презирала эту Лизу-наблюдательницу, либо ей просто было на нее наплевать.
Тихое похрапывание Кэти никак не улучшило ее душевное состояние. Сколько еще потребуется времени, чтобы собрать все материалы, необходимые ей для статьи, или книги, или диссертации… или в чем там заключается ее мечта? Нет, завтра утром – прочь отсюда, да поскорее. И никаких разговоров. Решено.
Лиза села в постели, расчихавшись снова. На десятом или одиннадцатом чихе у нее начали болеть носовые пазухи. Что-то неприятно сдавило в самом центре груди. Дождь бил по стеклам. Лиза закрыла лицо рукой, как кислородной маской, защищаясь от пыли; едва к ней вернулось нормальное дыхание, она осторожно улеглась назад на матрас.
– Черт, – снова вырвалось у нее. – Какая же срань, а.
Нет, она определенно не могла не думать о ребенке. Вернулись и мысли о Бобе, и адрес перинатального центра всплыл перед глазами – и, если уж на то пошло, никакой вины она за собой не ощущала, если не считать за таковую дискомфорт при раздумьях о судьбе Кэти и Тимоти. Их-то потеря ребенка сломила. Все их голоса слились в голове в симфонию, а голос Тима вообще звучал изначально двояко – колокольчикоподобный, принадлежащий милому пареньку с улыбкой, даже Лизу заставлявшей немножко краснеть, и рык маньяка-кокаинщика, превратившего Кэти в дрожащее, запуганное животное. Высокие ритмичные ноты, низкое стаккато, спор без слов, несколько хриплых рычаний и мычаний, которые она добавила к всеобщей полифонии, борясь с очередным приступом чиха, пока затхлый воздух сдавливал ей горло, – нет, под такой аккомпанемент точно не выйдет заснуть…
Вдобавок ко всему она услышала музыку.
Ей потребовалось мгновение, чтобы понять, что это было не в ее воображении, а в доме: такая неторопливая, старомодная мелодия, с двухсекундной паузой между нотами – как будто музыкант колебался в своей игре или не знал, где какие клавиши расположены. Но вскоре звук потек рекой – пианист быстро набрался уверенности, мотив неуклонно превращался в зажигательный, аккорды складывались плавно. Мелодия, пусть и мрачноватая, с отзвуком трагической классики, была подогнана под стандарты бопа[10] или дарк-джаза, и Лиза сейчас не могла сказать наверняка, нравится ли она ей.
Потом Джейкоб тихо запел.
Лиза встала с кровати и оделась, почувствовав, как усталость ударила по ней, стоило оказаться на ногах. У нее болели спина и плечи, и она двигалась медленно, как старик, пока делала растяжки в надежде немного размяться. Ее шея затрещала так, как никогда раньше, и Лиза невольно вскрикнула; присев на край матраса, надела туфли, подняв в воздух новые столбы пыли. Прикрывая лицо, она выбежала из комнаты в широкий коридор.
Звук, по ее прикидкам, шел отовсюду – сами стены пели, эхо дребезжало по углам и отскакивало к ней прытким сверчком. Лиза покрутила головой, поняв, что слышит музыку и за спиной, пожала растерянно плечами. Чудеса, да и только.
На ее взгляд, здесь было как-то многовато лестниц: короткие и приземистые, будто в гараже на верстаке сработанные, два величественных пролета по обоим концам коридора. Развешанные по стенам картины маслом изображали обычные буколические сюжеты – вот в полях резвятся детишки, а вот охотник с собакой достает из силка дичь. Местами панели из темного дерева треснули, словно какой-нибудь из живших тут писателей в творческом кризисе, будучи не в силах закончить главу, выходил сюда и бился о них головой. Мелкие светильники со стеклянными плафонами в форме цветов торчали по обеим сторонам, через каждые пять-шесть футов; очень немногие были включены, распространяя тусклый, не то чтобы сильно спасающий от мрака свет. Всякая дверь, какую Лиза миновала, казалась ей сделанной из толстого дуба; стучи-стучи, колотись в такую – не достучишься, даже если собьешь костяшки в кровь.
– Боже, – пробормотала она себе под нос. – О чем я только думаю?
У членов семейства Омут, похоже, имелся устойчивый фетиш на безопасность… и на предметы старины. Всюду – мягкие стулья, подставки для зонтов, высокие пепельницы с песком в качестве наполнителя, какие нынче если и можно найти где-то в обиходе, то, надо полагать, лишь в каком-нибудь мало изменившемся со времен Великой Депрессии дорогом отеле. Уйма вешалок для одежды. Много ли гостей здесь бывало – до той поры, как Омут-старший впал в затворничество? Спросить бы Боба, да только он далеко.
Бросив взгляд за плечо, Лиза поняла, что не помнит, за какой из дверей оставила Кэти. Много ли шагов она сделала вперед… или назад? Пол под ногами обрел неожиданный уклон, от шага к шагу расстояния и их соотношения менялись. Стоит сделать шаг – и вот уже знакомое обращается незнакомым; куда это годится?
Через коридор, по которому она шла, проходил еще один – гораздо короче, зато со змеевидным изгибом. Кривые стены так блестели, что казались отполированными. Лизу неизменно восхищала кропотливая работа по дереву; она не могла не отметить вложенные в этот уродливый, сумасшедший дом усилия. Свернув влево, она оказалась в нише, которая заканчивалась большой непривлекательной дверью; причудливым образом убранство дома сочетало в себе черты дворца и какого-нибудь заводского общежития. Лиза попятилась от двери, представляя, о чем Омуты, должно быть, здесь писали, сколько раз монстры бродили по одному и тому же тупику, сколько раз героиня, примерно такая же глупая, как она, стояла здесь со свечой в руке и дергала ручку.
И все-таки, где в этом безумии система? Не только коридор изменился в параметрах, но и свет уже не так упорядоченно, как прежде, наполнял дом. Хоть Джейкоб и включил электричество в доме с щитка, где-то три четверти лампочек почти сразу же и перегорели.
– Да вы издеваетесь? Я могла бы у моря
