тело ломило, я с трудом могла двигаться. Видимо, вырываясь от Жерара, я так напрягалась, что потянула мышцы, но что я против него! А сейчас я не могла застегнуть платье, оно было приталенное, а пуговицы — сзади. Доброе расположение мадам — это было замечательно, но из головы никак не уходил пистолет. Я так была удивлена, что она оказалась в нужном месте и в нужное время, придя мне на помощь, что забыла спросить, откуда у нее пистолет. Пока я переодевалась и раздумывала, слезы высохли совсем. Я стала разглядывать ее спальню. Выглядела она как комната одинокого человека. Было очевидно, что жила она здесь одна. Односпальная кровать, маленький дамский столик, такой же аккуратный, как и книжные полки, и прикроватная тумбочка. Несколько писем и небрежно лежащих книг не создавали беспорядка. На дамском столике лежала щетка для волос, расческа, зеркальце — все серебряное. Я села перед зеркалом, за столик, и принялась рассматривать себя. Мой пучок съехал набок. Щеки запали, словно я была бальной. Да, да, я выглядела больной, пьяной, идиоткой, да как угодно, только совершенно не похожей на себя. Я оделась, заново причесалась, припудрилась, постаралась хоть как-то привести себя в порядок.
Окна мадам выходили на церковь. Она могла наблюдать мессу прямо из окна. Я все гадала, действительно ли она еврейка. И не было ли это, в таком случае, грешно, что ее окна выходили на церковь? Мне так хотелось верить, что Жерар сказал неправду. А если нет, то как же она могла выйти замуж за католика, за мэра. Он-то евреем не был! А людей разных вер повенчать не могли. Этот вопрос почему-то не оставлял меня в покое. Меня и раньше удивлял их брак, а теперь, после того как я увидела эту комнату, совершенно перестала что-либо понимать. Это была комната женщины, которая проводит ночи одна.
Я положила расческу на место, вышла из комнаты и направилась в библиотеку, намереваясь встретиться там с мадам.
Она уже ждала меня и налила мне маленький стаканчик бренди. Я выпила. Оно обожгло мне горло.
— Платье тебе идет, — сказала мадам.
— Спасибо, — ответила я, чувствуя себя неловко в нем. Оно сидело на мне как-то не так.
— Присядь, Мари. — Жестом она указала на стул.
— Спасибо, мадам, за вашу доброту. Я перед вами в долгу.
— Я рада, что пришла вовремя.
— Как вы узнали, что я там? Вы нас услышали?
— Я видела вас из окна. Когда Жерар потащил тебя прочь с площади, я заволновалась. Я не могу оставаться в стороне, когда мои друзья в опасности.
Это был первый раз, когда она назвала меня другом. Для меня это было и неожиданно и приятно одновременно.
— Жерар — свинья! — сказала я, голос мой дрожал. — То же самое он проделал и с Мишель в прошлом году. Я случайно застала их. — Эта догадка пришла мне в голову только в разговоре с мадам. Я удивилась совпадению и обрадовалась, что помогла тогда своей сестре. Что у меня была возможность ей помочь. Случайно! — Но вещи, которые он говорит о вас, — это просто уму непостижимо!
— То, что он сказал обо мне, Мари, — это правда. — Она стояла у камина, от которого в комнате было очень тепло, и все равно она была мертвенно-бледная, и мне казалось, что она немного дрожала. В руках она держала свою кошку, легким движением большого пальца поглаживая. — Я еврейка. И это я написала в Духовенство кляузу на святого отца перед выборами. И я не считаю себя предательницей. Это уже домыслы Жерара.
Мне стало не хватать воздуха, будто я получила удар в живот. Я стиснула пальцами стакан так сильно, что еще немного, и он, наверное, треснул бы.
— Надеюсь, я не потеряла твое доверие, — вдруг закончила она. Мадам усадила кошку на коврик перед камином и подошла к столу. — Я и не думала, что святой отец для тебя больше чем просто друг. Хотя Жерар не тот человек, который может верно оценивать ваши отношения. — Она открыла верхний ящик стола и переложила пистолет из своего кармана в ящик. Затем она села на пуф перед столиком и положила на него руки.
— И да, и нет. Все не совсем так, как сказал Жерар. — Я почувствовала, как запылали мои щеки, и сделала еще один маленький глоток бренди. — Он для меня как член семьи.
Мадам лишь кивнула и посмотрела на свои руки.
— Я сожалею, если причинила тебе боль.
Я набрала в легкие побольше воздуха:
— Почему вы так сделали? Зачем вы написали в Духовенство?
Она снова вздохнула:
— Я не согласна с его позицией и взглядами. С тем, как он проводит службы и что на них проповедует. За него не должны были голосовать. Надо было как-то это предотвратить.
— Почему? — упиралась я, хотя полностью была согласна с ее мнением.
Она грустно улыбнулась:
— Мне следует задуматься, почему ты так настойчиво интересуешься.
— Вы поступили так, потому что вы еврейка? — заметила я.
— Моя национальность тут не играет роли. Религия не придает этому значение. Только правительство.
— Но ведь вы же его совсем не знали, — запротестовала я, чувствуя, как учащенно забилось мое сердце. — Вы никогда не ходили в церковь, кроме того раза!
— Мне было достаточно одного раза, чтобы услышать то, что я услышала.
— Вы хотели избавиться от него.
— Мари, я не думаю, что это мудро с нашей стороны, обсуждать сейчас то, что мы обсуждаем. Пожалуйста, приходи завтра, если хочешь! — Она встала и вышла за дверь. Я поняла намек и последовала за ней к выходу.
Я не вернулась ни на следующий день, ни в какой другой. Я заняла сама себя тем, что помогала моей матери готовиться к встрече Беранже. Я никому ничего не сказала о Жераре, а мама ничего и не спрашивала о том, почему он перестал приходить к нам. Я подумала, что теперь его «чувства» явно иссякли. Он же, перестав со мной общаться, поступил довольно гнусно, распустив слух, что якобы он потерял ко мне интерес, потому что я холодная и бесчувственная, что только хорошо выгляжу, а больше во мне ничего и нет. А я скучала по библиотеке мадам, по моим вечерам чтения, по пирогам мадам Сью, по самой мадам Лапорт и по той жизни, которую разрушила сама, своими руками. Но я не могла простить ее за то, что она сделала. Это по ее вине Беранже отправили так далеко от меня, так надолго, и этот факт перекрыл все положительное, что было связано с именем
