Книга Королевский выбор - Эмилия Остен

Вот теперь Рамиро действительно ощущал, что устал.

Сомнения взяли его в лапы, и он разучился на время чувствовать глубину. Не понимал, что происходит. Он больше не заглядывал вглубь. Он тихо скользил по поверхности собственных мыслей, тихо-тихо, чтобы не потревожить спящее внутри. Ему было слишком много и того, что есть, он плохо спал — а ведь привык засыпать, едва голова коснется подушки.

Ему снились суматошные черно-белые сны. Они выцвели, как выцветают старые вещи. В них неизменно приходили люди, которые желали одного: смерти. Смерти его, Рамиро, и тех, кто был рядом, кто спал тут же, неподалеку, во дворце.

Устал. А ведь вокруг — так хорошо! Этот восхитительный весенний дождь, обрушившийся на Фасинадо со всей молодой силой и омывший заливные луга и виноградники; народные гуляния на открытой майской ярмарке; проблески улыбчивого солнца в зеленой листве. Все это должно быть… так хорошо. Так хорошо должен пахнуть горячий кофе в тонкостенной фарфоровой чашке, привезенной из самого Китая; таким вкусным должно быть домашнее печенье; рубашка должна быть шелковой на ощупь, шерсть охотничьей собаки — мягкой; а поцелуй любимой женщины, которой нет… да что тут говорить. Но Рамиро летел, забывая о том, что можно приостановиться, вновь, в который раз, забывая о барьерах и препятствиях, и тяжело вздыхал по вечерам, понимающе переглядывался с Лоренсо — и скользил, скользил, как по замерзшей поверхности пруда, не позволяя себе помнить, что там, подо льдом, живут золотые рыбки.

Все хорошо, действительно, все легко и ясно, и в то же время — тяжело и тускло. Это усталость виновата, он знал. И с этим срочно нужно было что-то делать.

Круг тех, чье мнение было действительно важно Рамиро, чрезвычайно узок. Принц ничего не делал для того, чтобы его любили, просто оставался самим собой.

И может, оттого сейчас было плохо и грустно, что все это — пошатнулось.

Отец его избегал.

Сначала Рамиро думал, что это случайность. Ну, знаете, как бывает: не складывается. Хочешь поговорить с человеком, а обстоятельства против вас. Но сейчас все это начинало походить либо на фарс, либо на заговор. В какое бы время Рамиро ни явился к отцу, тот находил себе дела поважнее, чем разговор со старшим сыном. В кабинете вечно крутились какие-то личности, частенько обнаруживался и граф Сезан, надутый от оказанного ему высочайшего доверия. Рамиро это не нравилось. Он подозревал, что Сезан говорит отцу вовсе не то, что имеет отношение к реальным событиям на острове, однако ничего не мог с этим поделать: Альваро упрям, как осел. Он может сколько угодно отворачиваться от правды, даже если ему будут тыкать ею в лицо.

Вопрос в том, что он считает правдой…

Для своих лет Рамиро чувствовал себя безобразно наивным. Как раз сейчас ему полагалось стоять на ступени между безудержным оптимизмом молодости и флегматичным пессимизмом старости — тот самый миг, когда окончательно и бесповоротно формируется характер. Ан нет, не складывалась картинка.

Он верил в любовь. Возможно, потому, что в глубине души знал: она у него есть и еще будет.

Он верил в дружбу. Всякое случалось, но настоящие друзья оставались друзьями. Лоренсо не отходил от него ни на шаг.

Он верил в высшую справедливость и воздаяние. На его глазах воздавалось всем, и самому Рамиро в том числе.

Он верил в то, что со смертью душа не исчезает. В общем-то он это знал, ведь Бог есть — и как же иначе.

Рамиро, может, и хотел бы стать другим. У него не получалось.

Он так неистово, так страстно желал благополучия своей стране, что иногда забывался и не замечал очевидных вещей.

К счастью, на то имелся друг Лоренсо, безбожник.

Лоренсо разнюхивал все быстро — куда там гончим. Он приходил к Рамиро и приносил тревожащие вести.

— В кабаках чего только не говорят. Будто бы неурожай грядет, и откуда-то известно, что денег в казне почти нет, и то, что в замке каждый день балы. — Лоренсо сидел в любимом кресле и в своей любимой позе — нога через подлокотник — и пил прошлогоднее красное. — Мне это тоже не нравится. Кто-то тщательно подогревает эти слухи.

— Ты нашел, кто?

Лоренсо пожал плечами.

— Нет. Мои люди, конечно, пытаются выяснить, но разве можно поймать ветер, мой принц? Сквозняк! Ох уж эти сквозняки.

— Ты кого-нибудь подозреваешь? — спросил Рамиро в упор.

— Графа Сезана. Конечно, я его подозреваю, как и ты. Но у меня ничего нет против него, и у первого министра тоже, и я лишь чувствую, как паутина липнет к лицу, а видеть ее — не вижу. Гадость такая. — Лоренсо провел ладонью по подбородку, словно стирая невидимую паутину.

— Революция?

— Я бы так не сказал. Нет. У нас слишком ленивый народ, — одними губами улыбнулся Лоренсо, но глаза его остались серьезны. — Может быть, смута. А может, разговоры, как и всегда. Я пока не чую, куда дует этот ветер и что за паучки в паутинке, но дай мне время, и я все разузнаю.

— У нас может не быть этого времени. — Рамиро так стиснул в руке перо, что оно треснуло, и принц в досаде его отбросил. — Я сейчас мало что могу решить. Совет прислушивается ко мне, но не в тех случаях, когда отец присутствует — а он и только он в итоге решает все.