Хотя, должен заметить, всё равно — жестоко! Однако, почти у самых ворот, Кат-рина резко свернула в сторону и остановилась перед небольшим, странным сооружением. Я таких никогда не видел. Но — хоть на части меня режьте! — от сооружения неуловимо веяло храмом или святилищем. Не могу объяснить, но это так чувствовалось. Девушка быстро повторила знак рукой, сперва сверху вниз, а потом от плеча к плечу, который я уже видел, когда проснулся и когда раздались крики, ухватила меня за руку и потащила внутрь. Странный знак. Надо на всякий случай запомнить…
Никакой это оказался не храм! Во всяком случае, никаких священных знаков и чертежей на полу. А оказалось что-то вроде выставки картин и скульптур. Отлично, кстати выполненных. Я таких прекрасных картин в жизни не видел! Скульптуры тоже неплохи, но картины — это великолепно! Знаете, у нас принято рисовать человека только в профиль. Здесь были изображения со всех сторон, даже со спины!
Нет, ну понять идею девушки можно. Мол, у тебя грязные мысли, поди-ка прикоснись к прекрасному искусству, отрешись от суеты, почисти карму. Ну-ну… И я с любопытством пошёл вдоль стен небольшого помещения.
Света, кстати, вполне хватало. Помимо высоких, хотя и узких окон, там и сям горели свечи. Много свечей. Нерасчётливо много свечей. И стояли они в особых местах на специальной подставке. Во всяком случае, мне так показалось. Ну, ладно! Приобщимся к местной культуре!
На одной из стен, на отдельных досках, в три ряда висели какие-то портреты, вперемежку с картинами. Это мы оставим на попозже, уж очень невелики они по размерам. А сейчас поглядим большие картины, развешанные на две другие стены. И я опять восхитился. И даже не обратил внимания, что девушка Кат-рина опять завела своё «гыр-гыр-гыр!». Да ещё и в повелительном наклонении.
На первой картине убелённый сединами старец стоял на берегу моря, воздев кверху руки, и глаза его были устремлены в небо. Усталая, запорошенная дорожной пылью толпа, стоя чуть вдалеке, покорно глядела на него, по всей видимости, не ожидая ничего хорошего. Мужчины, женщины, дети, пара осликов… А вдалеке, почти сливаясь с горизонтом, мчались военные колесницы. Сюда, к этой толпе народа. Явно, не с цветами и подарками. Судя по тому, что воины были вооружены и воинственно размахивали копьями. Палило солнце, желтел мокрый песок, уныло стояли люди, а море… море отхлынуло от старца! Оно раздалось в обе стороны, образуя что-то вроде прохода, где сама морская вода стояла стеной! Чуть дальше море было как море: плескались волны, над пенными гребнями носились чайки, а здесь, перед старцем, море волшебным образом расступилось.
Я пригляделся внимательнее. Я сказал, люди стояли уныло? Большинство — да. Но вот один из толпы увидел чудесное явление и явно приободрился. Поверил в спасение от воинов на колесницах. И, чуть обернувшись к спутникам, с воодушевлением показывал им пальцем на диковинное зрелище. И те, кому он это показывал, пристально всматривались в морскую гладь, очевидно пытаясь понять, не мерещится ли им подобное диво.
Восхитительная картина! Живая. Передающая не только сюжет, но и тончайшие эмоции всех участников этого сюжета. Даже свирепость далёких воинов, каким-то чудом, художнику вполне удалось передать! Прекрасная работа!
Вторая работа мне понравилась чуть меньше. Хотя изображение тоже было, словно живое. Юноша-воин с коротким мечом, а может, кинжалом, шёл в направлении зрителей картины. На плече у него болтались ремни пращи, а сам юноша держал в свободной руке отрубленную голову. Всё бы хорошо. И воин шёл уверенной поступью, и отрубленную голову держал гордо, со сдержанным достоинством. И окружающие воины, едва намеченные контурами на самом краю картины, приветствовали победителя восторженными криками, потрясая оружием. Всё хорошо. Меня смутило только несоответствие пропорций. Уж больно огромной выглядела голова в руках юноши. Словно это был не обычный человек, а — ха-ха-ха! — великан какой-нибудь! А в остальном — превосходно!
Уже предвкушая восхищение, я подошёл к следующей картине. Танцующая девушка. Молодая, гибкая, полуобнажённая, в прозрачных, развевающихся одеждах, она танцевала в огромном зале перед троном восточного владыки. И весь танец был пронизан страстью и грацией. Владыку художник прописал великолепно! С густой, чёрной бородой, в восточных одеждах, он внимательно наблюдал танец, вот только выглядел он при этом довольно хмуро. Трон окружали другие сановники и приближённые владыки, но право, они терялись на его фоне. На кого ни взгляни — взгляд непременно возвращается к главным персонажам картины, к повелителю и девушке. Я рассматривал этих двоих и не понимал, отчего хмурится повелитель? А потом заметил то, чего не увидел при первом взгляде. Немного сбоку стоял воин с кривым мечом на поясе. Нет, ну понятно, что рядом с троном должен быть воин. Может, поэтому взгляд за него и не цеплялся. Пока я не разглядел, что у него в руках. А в руках у него было золотое блюдо. На котором лежала отрубленная голова. Бледная, измученная, со всклокоченными волосами и бородой, отрубленная голова. Понимаете? Девушка извивалась в танце, стражник держал отрубленную голову на золотом блюде, а повелитель смотрел на это и многое было в его взоре! И восхищение танцем. И складка между бровей. Восхитительная и страшная картина! Пробирающая до самых пяток!
Мне захотелось рассмотреть получше ту голову на блюде. Я шагнул ближе и потянулся к свечам, чтобы посветить. И тут же получил шлепок по руке! Кат-рина яростно зашипела неизменное «гыр-гыр-гыр!». Непонятно! Тут что, свечи можно только ставить, а брать их уже нельзя? Глупость какая! Ну, ладно, будем считать, что девушка боится пожара. Что рассматривая картину в такой близости я могу не рассчитать и поджечь её. Так и быть, рассмотрю подробности на картине позже. Когда Кат-рины поблизости не будет. И я шагнул к следующему полотну.
И застыл, словно меня громом поразило.
Там была изображена женщина. Она сидела на охапке соломы, среди бродящих там и сям овец. Одета в тунику, поверх которой тёмно-синий мафорий. Значит — замужняя. На коленях у женщины лежал запеленатый младенец. И женщина смотрела на него с любовью и нежностью. Но не это меня поразило. На младенца смотрели ещё трое мужчин. Один чернокожий, с толстыми губами и курчавыми волосами, ещё достаточно молодой. Второй белый, уже старик, с прямыми седыми волосами и седой бородой. Он слегка откинулся назад и рассматривал ребёнка вприщур, словно у него дальнозоркость. Может быть, может быть… Явно же, что глубокий старец! А третий, смуглолицый… третий был Фарн! Ну, да, вон и палка, с характерным завитком на конце! Только на
