Тихим, поскрипывающим голосом произнес он и жестом подозвал человека, недавно встречавшего группу военных со свечой в руках.
Герман почувствовал, как штыки снова вонзаются в его спину и сделал пару шагов вперед, пока крепкая рука конвоира, упав ему на плечо, не опустила его на единственный в помещении стул. Это ввело его в еще большее недоумение. Максимыч всегда говорил, что пленный дает свои показания стоя, иначе допрос принимает вид дружеской беседы, чего допускать никак нельзя. Может, они подумали, что физическое состояние Германа не позволит ему долго стоять? Или вовсе не допрашивать они его привели? В любом случае, такое новое и неизведанное совсем не интересовало Елагина, а лишь вселяло панику, заставляющую перебирать догадку за догадкой, одну неверную мысль за другой.
Стало еще тише. Солдаты, грузно прошагав к выходу, встали в дверях, приготовив свои автоматы и замерли, словно статуи, часть скудного убранства прогнившего дома.
Теперь музыкант был предельно близок к командующему, и, потянув носом, смог почувствовать сильный запах пота и табака, исходящие от него. Чуть поодаль пахло чем-то горелым и запекшейся кровью, шелестели бумажные страницы – второй офицер, которого подозвал к себе главнокомандующий, перелистывал маленькую книгу.
Елагин замер в одной позе: прикованный к оппоненту взор, не жалостливый и не уверенный, а скорее туманный и безучастный, голова чуть опущена, руки свешиваются вниз, как у тряпичной куклы. Он не старался выглядеть по-геройски достойно, не старался производить впечатления несломленного бойца. Сейчас он жил теми эмоциями, которые плотно засели в его сердце: страхом, непониманием, разочарованием. И даже дыхание его не было размеренным – Герман с замиранием сердца хватал воздух, и ему было плевать, что они скажут об этой «трясущейся грязной свинье».
– Rufen Sie seine Namen. – Просипел главнокомандующий, обращаясь к Елагину.
– Ваше имя? – С сильным акцентом спросил солдат, сидящий рядом, и отложил в сторону свою книгу. Вернее, не книгу, а небольшой блокнот, куда записывал все свои сведения. Только тогда Герман понял, что тот являлся переводчиком, а не простым офицером.
– Герман Елагин. – Прошептал он, не в силах говорить громче.
– Herman Elagin. – Четко произнес мужчина, пока его командир что-то старательно записывал. – Впредь прошу Вас не говорить так тихо.
– Rang?
– Назовите Ваше звание.
– Рядовой. – Откашлявшись, отвечал Елагин.
– Громче!
– Рядовой. – Повторил он срывающимся голосом и снова закашлял.
– Einfacher Soldat. – Продекламировал переводчик, и главнокомандующий снова что-то записал. – Профессия?
– Музыкант.
– Musiker.
– Из какой части и что делали в Сталинграде?
Герман еще не знал, что, кроме желания узнать необходимое, немцы задумывали еще кое-что. Он понятия не имел, о чем сейчас думает главнокомандующий, этот мрачный, грузный мужчина с лицом самого настоящего варвара, что, кроме информации о нем, Германе Елагине, он записывает в свой блокнот.
Его бледное лицо мертвеца то освещалось, то становилось темней в мерцании свечки. Все плыло перед глазами пехотинца: огромная тень, словно страж, возвышающаяся за спиной главнокомандующего, хмурый взгляд переводчика, полуразваленный стол, вереница наставленных ящиков… все было как-то не так, словно бы… словно они знали, что этот человек, этот русский музыкантишка – самый настоящий трус. Знали, что он не кинется на них, не спрячет лезвие в ботинке, не кинет свечи в лицо поганым фашистам, они даже не убрали ящиков, которым умелый боец тоже нашел бы применение. Караульные открыто зевали в дверях и даже перестали держать руки на автоматах – они поняли, что этот человек некуда не денется.
Герман честно ответил:
– Тридцать восьмая общевойсковая армия.
– Что Вы делали в Сталинграде?
Нет, на это он не станет отвечать. Мужчина потупил взгляд и шумно вдохнул.
– Что Вы делали в Сталинграде? – Терпеливо повторил переводчик.
И снова молчание.
Главнокомандующий оторвался от записей и произвел неизвестный Герману жест рукой, как-то своеобразно подзывая одного из солдат с оружием. Один из немцев, стоящий в дверях, специально громко вышагивая по половицам, подошел к допрашиваемому.
– Отвечайте. – Уже убедительней произнес офицер.
Елагин только покачал головой, и тут же получил сильный удар в зубы, заставивший его повалиться на пол.
– Steh auf. – Медленно и снова тихо проговорил командир.
– Встать! – Рявкнул переводчик.
Музыкант, кряхтя и отплевываясь, начал подниматься с пола. Солдат снова ударил его, и снова звук падающего тела раздался в комнате.
– Встать, я сказал!
Облокачиваясь о стул, Герман начал карабкаться выше, заливая прогнивший пол своей кровью. Усмехнувшись, солдат отошел на место и уже успел перекинуться парой фраз со своим боевым товарищем. Елагин чувствовал себя жалким, беспомощным, как маленький ребенок, ему было стыдно и мучительно больно. Он стоял перед немецкими военными, дрожа от страха и хрипло дыша.
– Встать и стоять! Не садиться! – Лицо офицера-переводчика покраснело от злости, в то время как главнокомандующий оставался практически невозмутимым. – Что Вы делали в Сталинграде? – Снова прозвучал тот же вопрос.
– Ходил в разведку…
– Один?
К горлу подступала тошнота, голова кружилась и хотелось куда-нибудь упасть, чтобы больше никогда не подниматься, лечь и умереть. Только не здесь.
– Один?!
Медлить с ответом было нельзя.
– Да. – На этот раз Герман соврал.
И снова комнату наполнило молчание. Затем переводчик заговорил с главнокомандующим по-немецки. Они долго что-то обсуждали, пока командир наконец не выдавил:
– Das ist interessant. – «Это интересно». – Sagen Sie ihm. – «Скажи ему».
Он протянул офицеру блокнот.
– Герман Елагин, – обратился к мужчине переводчик, заметно сбавив тон, – мы пришли в вашу страну не убивать. Мы не воюем с мирным населением, Вы должны это усвоить. Понимаете меня?
– Да.
– Мы воюем против большевиков и большевизма. – Тут он снова закричал, но уже без злости, с нотами пафоса в голосе: – Эта ваша утопическая идеология просто смешна! Эти ваши вожди только и твердят вам о партии, а сами ничего не хотят делать. Мы же ведем вас к новому времени. Вместо этой утопической России будет новое, мощное государство. Нам нужны, такие как Вы. Вы – настоящий солдат. Новой Россией кто-то ведь должен управлять. И мы предлагаем Вам управлять ей. – Он запнулся, сначала посмотрел на командира, затем на пленника: – Все еще понимаете меня?
– Нет. – Ответил Елагин.
– Мы предлагаем Вам сражаться за то, за что должен сражаться каждый честный человек.
– То есть, за вас?
– За свободу. – Переводчик захлопнул блокнот и подошел к музыканту почти вплотную, так, что он мог слышать его дыхание. И чувствовать запах гари. Вот, откуда он шел: не от свечи и не от бумаг, а от самого офицера. – Ну что, Вы согласны?
Концлагерь
Грязно-серое небо весело над землей. Начинал накрапывать мелкий дождь, словно кто-то сверху выжимал мокрую половую тряпку. На ровном участке тянулись грязные
