до сих пор пользоваться плодами их трудов. Вот уж чьи знания и рокан посрамить могли! Жаль, что теперь всё это сломано, разбито, погребено под тоннами мусора и земли… А, нам остаётся довольствоваться ролью крыс и иногда доставать из хлама уцелевшие осколки…
– Это не самая плохая участь, мухтар. Большинству людей не позволено даже в хламе рыться. За последние дни, ты многое объяснил мне о нашем мире. Двоенос признателен тебе. В благодарность я тоже хочу побаловать тебя историей.
– Давай, парень, я весь внимание.
– Ты же знаешь, что я родился и вырос в Северных шахтах? А что моя мать пришла туда маленькой девочкой, почти полностью потерявшей память? Так вот, моя мать до конца своих дней страдала приступами. Становилась немного безумной. На время. Её тело начинала бить дрожь, глаза закатывались, изо рта шла пена… Потом она приходила в себя, а через миг всё начиналось заново. Так могло продолжаться часами. Я сидел с ней рядом, держал за руку и просил не умирать. Ведь больше всего я боялся остаться один-одинёшенек на всём белом свете. Отца своего я не знал. Братьев и сестёр у меня не было. И вот иногда, в эти ужасные дни, к матери возвращалась память о далёком прошлом. Мать говорила. Чаще всего на своём родном языке. Лишь изредка, можно было хоть что-то понять из её бреда. Совсем немного. Позже, она ничего не могла вспомнить. Ни слова. Всё забывалось, как только проходила лихорадка. Однажды, между приступами безумия, мать умудрилась кое-что рассказать мне. Оказывается, их топлулук, что означало на языке её родителей – большая семья, занимался тем, что искал в развалинах разное уцелевшее старье. Иногда попадались весьма занятные вещи. Так говорила мать. Потом их обменивали людям в городах. Топлулук матери не принадлежал ни к одному поселению. Они были бродягами. Мать говорила, что так было всегда. Всегда их топлулук кочевал с места на место, от одних руин к другим… Может за это роканы и уничтожили его. Мать почти не помнила, как это произошло. Она была очень маленькой. И ей было очень страшно. Она говорила о больших существах. Страшных. И о большом железном фургоне, похожем на те, в которых её родичи разъезжали по всему свету. Только этот был совсем огромным и умел летать. Большие существа всех убили. Даже некоторых детей. А других, забрали в летающий фургон. На этом воспоминания матери обрывались. Наверное, она долго бродила в одиночестве, пока, наконец, не прибилась к Северным шахтам. Думаю, тогда-то мать и тронулась умом. И знаешь, я вот тут покумекал – пожалуй, не одни роканы приняли участие в избиении её топлулука? Кто мог быть с ними? Кто делал всю грязную работу? «Мантикоровцы»? А может разведчики вроде тебя? А, Седой? Что ты скажешь на это?
За всё то время, что бродяги успели уже провести на поверхности, не один из них так и не откинул затемнённое забрало шлема, отчего сложно было сказать, какие эмоции отражаются на их лицах во время беседы, жесты же их были так скупы, как бывают скупы только у людей, не привыкших болтать зря. И только дрогнувший голос Седого, нервные нотки которого не смогли скрыть даже искажающие речь воздушные фильтры, выдал его волнение.
– А что ты хочешь услышать? Всё, что ты сейчас предположил, все высказанные обвинения – чистая правда. И скажу я тебе, что мне приходилось делать вещи и похуже, чем убивать бродяг и их детей. Всякое бывало. Одно могу сказать в оправдание – я был сервом! А серв – почти что и не человек. Он скорее рокан. Часть рокана. Они, роканы, так и называют некоторых сервов, самых близко допущенных, – РУКА. Понимаешь? Сервы – это их руки! Роканы делают людей такими. Делают из них сервов. Делают из детей! Артор сам додумался до этого. А потом объяснил мне. Славный он был и очень умный, мой друг Арториус…
– Ты не так понял, мухтар… И мне грустно, что я обидел тебя. Двоенос не обвинял… Он спросил. Просто спросил. Я хочу знать. Всегда хотел. А теперь хочу ещё больше. Хочу получить ответы.
– Ладно, парень. Проехали. Если кто и оправдывался сейчас перед тобой, то только бродяга по прозвищу Седой. Разведчик-серв Гахидж – никогда не испытывал угрызений совести по таким пустякам. Ликвидация. Так это называют роканы и сервы. Для них, в таком убийстве, нет ничего зазорного. Это всё равно, что избавляться от крыс. Или очистить территорию рядом с жилищем от опасных диких зверей. А потом, забрать их детенышей, чтобы взрастить из них новые чресла для себя. Новые руки! Понимаешь? Но всё же, я скажу сейчас одну вещь, что бы тебе не думалось потом разного. – Знай, я уже настолько стар, что вполне мог быть в команде, истребившей родичей твоей матери. Ведь как раз в ту пору Гахидж, совместно с «мантикоровцами» и занимался подобной работёнкой. Во исполнение воли рокан. Но я не припомню ни одной ликвидированной бродячей группы дикарей, где говорили бы на таком вот дурацком языке, словечки из которого ты постоянно употребляешь. И не припомню, чтобы хоть у одного из убитых мной дикарей, была такая противная косоглазая рожа, как у тебя, приятель. Так что можешь успокоиться. Седой пока на память не жалуется. А он помнит и всё то, что видел и делал Гахидж. На мне нет крови твоей родни.
– Это хорошо, мухтар! Прости, я, кажется, опять употребил словечко из дурацкого языка! Седой. Просто Седой. Так вот, это хорошо, Седой. Хорошо, что на тебе нет крови моей родни. Хоть я и не знал их, но так мне легче. Значительно легче. Но я ещё спрошу. Позволь?
– Валяй, раз уж начал.
– Ты сказал, что сервы, уехавшие на колёснике, двигаются в ту же сторону, что и мы. Так?
– Точно.
– Почему же ты не согласился напасть на них и захватить транспорт? Уж лучше бы нам сейчас ехать на этом колёснике, чем плестись по его следам. Да ещё и рискуя напороться на засаду из четырёх вооруженных сервов, коли нас заметят!
– Верно ты сказал. ЧЕТВЕРО ВООРУЖЕННЫХ СЕРВОВ. Парень, это ведь много. Очень много. Даже не смотря на всю нашу экипировку, шансы справится с ними были «половина на пополам». Я узнал одного. «Дальняк». Не подумай, ничего тут личного нет. Никаких сантиментов. Просто он разведчик, каких поискать. Зовут Абза. Вооружен спаркой. Не понимаю, кстати, почему он нас не засёк. Спарка – это очень серьезное оружие. Универсальное. Способно само
