– Не знаю, – спокойно пожала плечами тётушка, разглядывая содержимое шкафчика с чаями. – Ещё не решила. Может, когда-нибудь устрою выставку. Там как раз у автобусной остановки подходящий стенд есть.
– Местные сожгут тебя на костре, – покачала головой я.
– Тогда оставлю фотографии тебе в наследство.
– Ура, у меня будет хоть какое-то наследство, – мрачно закатила глаза я. – Подожди, ты делаешь фотографию каждый год в один и тот же день? Но сегодня даже не первое число!
– А зачем начинать жизнь с понедельника, Мируся? – обернулась ко мне тётя Агата, и я не нашлась с ответом.
Я думала над этой фразой, пока покрывала старый стеллаж яркой бирюзовой краской. И пока улыбалась Илье на прощание, покидая в тот вечер лесную опушку. И все следующие дни, пока мы привыкали быть рядом, присматривались к обновлённым версиям друг друга, говорили, шутили и скрывали шрамы. Я думала над этой фразой и исступлённо желала вырваться из шестилетнего лимба и начать жить, как в тотнепонедельник, когда я увидела пронёсшегося мимо леса мотоциклиста, когда пустила его под кожу, навеки поселила в сердце и пылала мареновым пламенем, глядя на зажжённые им звёзды.
И мой день настал – в самую обычную пятницу.
Тогда я прошла по едва заметной лесной тропе, ведущей к дому Ильи, в последний раз.
Глава 9
С раннего утра невыносимо парило, и в поисках хотя бы слабого дуновения свежего ветерка мы с тётей Агатой устроили завтрак в саду. Но воздух стоял, и создавалось впечатление, что мы не буржуазно вкушаем яйца пашот, любуясь розами, соснами и прочей природой, а торчим в дешёвой женской бане.
Выбрав подходящую к моменту гифку, я отправила сообщение, помогла тётушке отнести посуду на кухню и поспешила в комнату, чтобы переодеться. Мой комбинезон, за неделю превратившийся в палитру дома Ильи со смутными разводами стокгольмского белого, скромными пятнами серого, яркими кляксами бирюзового и весёлыми брызгами яхтного лака, казался отвратительно грязным и невероятно красивым одновременно, и я страшно не хотела его снимать, я любовалась и трогала все эти отметины, но сегодня для него было слишком жарко. Поэтому я нашла в шкафу белый хлопковый сарафан на тонких бретелях и с запахом – почти невесомый, идеальный для душного дня.
– Красотка? – спросила я у котоматери Терезы, которая так и осталась жить в углу моей комнаты, но усатая мадам лишь устало прикрыла глаза с видом «мне бы ваши проблемы» и продолжила следить за котятами, пока ещё неуверенно ползающими по чемодану.
– На ужин бёф бургиньон, – объявила тётушка, когда я натягивала кроссовки в прихожей.
– Умно, – похвалила я. – Такая жара, что можно просто бросить кусок говядины на стол, а к вечеру он будет готов.
– Ну да, можно просто бросить кусок говядины на стол и остаться без ужина, зато со счастливыми кошками, – отозвалась тётя Агата, выглядывая из кухни. – Ой, да ты сегодня красотка, Мируся!
– Спасибо, – улыбнулась я, подхватывая холщовую сумку. – Всё, я ушла.
Вчера Илья впервые не озвучивал никаких планов на следующий день и не выдумывал предлогов, чтобы я вернулась; мы просто попрощались, а сегодня я просто вернулась отчего-то в абсолютной уверенности, что он меня ждёт. А ещё я впервые не стучала и не высматривала его на крыльце или в окне, а сама распахнула дверь, оказавшуюся незапертой, и смело зашла в дом.
– Привет! – крикнула я, кладя сумку на стол и вытирая тыльной стороной ладони испарину, выступившую на лбу от быстрой пробежки по прокалённой улице.
– Привет, я сейчас! – раздалось откуда-то из глубин дома.
Я убрала в холодильник контейнер с обедом, вдоволь напилась воды и взглянула на пискнувший входящим сообщением телефон.
«Я чучуть поцорапал твою тачку», – радостно известил меня обожаемый братец.
«Я чуть-чуть поцарапаю твою рожу», – торопливо начала набирать ответ я, но отправить не успела, потому что Милош прислал фотку «Мини Купера». Длинная, местами прерывистая полоса на боку – явно от вдавленного рукой ключа; ряд вмятин на дверце – словно от ударов ногой, возможно, в обуви на каблуках; чем разбивали задний фонарь – я не представляла, а вот крупная надпись на лобовом стекле, состоящая из одного замысловатого нецензурного слова и полностью отражающая моё отношение к брату, была определённо сделана при помощи неоновой краски из баллончика.
«Ключ положил в тумбачку», – написал Милош и даже храбро втиснул в конце смеющийся смайлик, а я тихо рыкнула и аккуратно опустила телефон на стол, чтобы случайно не швырнуть его куда-нибудь, представляя, что это голова братца. Милка что, считает себя бессмертным? Вот я приеду в Москву, вот я посмотрю в его наглые глаза, вот я…
– У меня бойлер сломался, пришлось мыться холодной водой.
Я обернулась на голос и увидела бесшумно выскользнувшего из коридора Илью с взъерошенными волосами и посиневшими губами. Он окинул меня взглядом, чуть дольше положенного задержавшись на коленках и плечах, а потом вдруг подскочил, крепко сжал в объятиях, запустил пальцы в волосы, поцеловал страстно!
Ну… нет. Ничего такого не было. Илья по-прежнему стоял в паре метров от меня, но мне почему-то так сильно захотелось, чтобы он всё это сделал, – не знаю, странно, перенервничала из-за брата и машины, наверное. И пульс будто бы разогнался.
– Это л-лечится? – спросила я. – В смысле чинится? Бойлер можно починить?
– Потом посмотрю, – махнул рукой Илья.
– Ладно. – Я глубоко вздохнула, отгоняя наваждение. – Что сегодня нужно красить?
– А что хочешь?
Говоря по правде, я не видела необходимости ещё что-то красить. При ближайшем рассмотрении дом оказался не в таком плачевном состоянии, как мне почудилось в первую ночь. Все коммуникации были в порядке, крепостью столетних полов и потолков прусские строители могли бы гордиться, а стоило обновить покосившееся крыльцо, разобрать хлам во дворе, вымести кругляши пыли из углов и замазать краской неизбежные отметины времени на стенах, как дом словно подсобрался, расцвёл, приготовился согревать и оберегать, наблюдать, как мирно протекает жизнь, как растут чьи-то дети. Но признать это сейчас означало бы расписаться в собственной ненужности, а мне совершенно не хотелось прощаться с Ильёй, я ещё не насмотрелась, не надышалась.
