что парочка фрустрированных чикокеров из моей школы уже давно перетащили фотку себе на диск, чтобы смотреть на него во время… тьфу, даже думать об этом не хочется!
Я включаю комп и захожу в Фейсбук. На моей стенке больше никаких следов, но страница Линды Топлес все еще существует. И я ничего не могу с этим сделать. Между тем мысли у меня только об этом. Как мне остановить этот покатившийся снежный ком, который все растет и растет? Прежде, чем он вызовет лавину. Но нет, хотя я и позаботилась о том, чтобы никто больше непрошено не тэгнул меня, сделала я это поздно. Слишком поздно. У меня больше нет никакой возможности повлиять на то, что потом будет происходить с этим фото. Даже если его миллион раз расшарят, я тут совершенно ничего не могу сделать. Единственное, что я могу, — это отслеживать ситуацию и надеяться, что буря вскорости уляжется.
Да ладно, это же Фейсбук. То, что сегодня — большая новость, завтра сменится на сюсенького котика, играющего на банджо, правда же?
Я подавляю стон. Да, разумеется, все так, но это не касается моих одноклассников. Они-то еще недели, месяцы, а то и годы будут обсасывать то, что произошло. Даже когда главное веселье кончится, мне станут напоминать о нем. Я предвижу эту лапшу обо мне еще лет на десять вперед.
«Я на той неделе Линду видел. Она теперь в Антверпене живет».
«Линда? Это которая?»
«Да ты помнишь, с голой фотки».
«А, эта, Линда Топлес. Так бы сразу и сказал!»
Между тем мне надо бы подумать, как я завтра буду объяснять свое отсутствие препо…
Ужасная картина мелькает перед моими глазами и немедленно замораживает поток мыслей. Мои преподы. О. Мать. Твою. Растак. Мои преподы увидят это фото. Мерзкий господин Десхауэр, учитель физики, который постоянно кладет мне на шею эти свои мерзкие потные ручонки и слишком долго их там задерживает, он увидит мое фото! Я точно знаю, что он по мне слюнями исходит. Очень возможно, что он… что он будет… на мое фото. По телу прокатывается волна тошноты. Голову покалывает. И я знаю, что чем дольше я буду думать, тем больше жутких последствий моей идиотской-идиотской-идиотской идеи сделать это откровенное фото будет приходить мне в голову.
Я больше не хочу об этом думать. Правда не хочу. Единственное, чего мне хочется, — это заснуть и проснуться только через год. А к тому времени наверняка кто-нибудь еще по-крупному лопухнется. Может быть, кто-то из моей школы залетит! Эта мысль немедленно меня просветляет. И тут же я чувствую себя последней дрянью, ведь я только что пожелала какой-нибудь однокласснице незапланированную несовершеннолетнюю беременность, исключительно чтобы решить собственную проблему! Как низко можно пасть!
Я ложусь на кровать, но уже через пару минут становится ясно, что сон — полнейшая утопия. Я не просто лежу без сна целый час, вдобавок в голове продолжают проноситься идеи, мысли и картины, и каждая следующая норовит вытеснить предыдущую. Перед моим внутренним взором стоит отец, который подбрасывает меня в воздух и крутит вертолетиком. Он глядит на меня глазами, полными любви, и говорит, что я всегда буду его самой любимой малышкой. Я вижу фото Брама и его сообщения, где он пишет, что любит меня, что я могу ему доверять. Я вижу Жюли, которая кричит мне, что я шлюха. Я вижу, как захожу на школьный двор, и все оборачиваются на меня и смеются. Я чувствую на своей шее руку господина Десхауэра. Кожу мою покалывает, а желудок крутит и крутит. Я боюсь, что меня сейчас вырвет.
Никогда в жизни я еще не пробовала наркотики и не собираюсь этого делать, но вот именно сейчас мне хочется забыться, и я мечтаю о косячке. Или о чем-нибудь другом, чтобы смягчить боль.
И тут я вспоминаю о мамином баре. Я никогда не видела, чтобы она пила крепкий алкоголь, только время от времени бокал белого вина или кавы[26], когда к ней заходит подружка. И все же у нее в баре стоит бутылок тридцать всяких крепких напитков, и некоторые из них, сдается мне, будут постарше меня.
Я открываю бар и шарю в нем. Виски — слишком крепко. «Бэйлис» — слишком сладко. Джин — превосходно, потому что я знаю, что в баре имеется еще и тоник. Я до половины наполняю стакан джином и доливаю до края тоником. Отпиваю, и меня перекашивает. Все-таки напиток вышел слишком крепкий и горький, но пить можно. Я забираю обе бутылки в гостиную и плюхаюсь в кресло с управлялкой в руке. Если найду старую серию «Друзей», которую смотрела уже как минимум четыре раза, я зависну.
На половине серии я приканчиваю стакан и чувствую в голове приятный туман. Наливаю второй стакан и соскальзываю в хмель.
* * *
— Линда?
Я чувствую, как кто-то тормошит меня за плечо. Хочу открыть глаза, но они словно склеились.
— Линда? — уже громче зовет голос.
Ох, голова моя! Я открываю один глаз и вижу, как передо мной качается лицо Жюли. Внезапно я совершенно просыпаюсь.
— Жюли? Что ты тут делаешь?
— Я дико переволновалась, а ты как думала? У тебя есть время поболтать?
Не дожидаясь моего ответа, она садится рядом.
— Я ужасно боюсь, что моя фотка тоже всплывет, — шепчет она и начинает плакать. — Я просто не смогла остаться в школе. Единственное, что мне хочется делать, это чекать Фейсбук.
— Но ты же тоже изменила настройки?
— Разумеется. Меня нельзя теперь тэгнуть. Но они найдут способ, если захотят. И знаешь, что самое ужасное? Я до сих пор сохну по Йонатану. Мозгами понимаю, что его не существует, но сердце отказывается понимать.
Всю первую половину дня мы разговариваем. О том, какие мы были доверчивые дурочки, о том, что нам теперь делать, о мерзких комментах, которые я получила на свою фотку, о том, как боится Жюли, что с ней произойдет то же самое, о том, как мне снова появиться в школе.
Я всерьез размышляю над тем, чтобы перейти в другую школу, но в то же время в глубине души знаю, что не хочу этого. Обдумываю возможность получить справку от врача и остаться дома до конца недели…
Однако Жюли удается убедить меня, что это худший вариант из всех возможных. Я должна показать, что меня все это не трогает, что никто не может сделать мне больно, что я выше этого слатшейминга. Пусть даже на деле все, разумеется, совершенно
