– Что такое?.. – закричала Зина, появившись вдверях как привидение, прикрывая на груди расстёгнутую кофточку ладонью, – да какон…
Шея Филиппа Филипповича налилась краснымцветом.
– Спокойно, Зинуша, – молвил он, простирая кней руку, – не волнуйся, мы всё это устроим.
Зина немедленно заревела, распустив губы, иладонь запрыгала у неё на ключице.
– Зина, как вам не стыдно? Кто же можетподумать? Фу, какой срам! – заговорил Борменталь растерянно.
– Ну, Зина, ты – дура, прости господи, – началбыло Филипп Филиппович.
Но тут Зинин плач прекратился сам собой и всеумолкли. Шарикову стало нехорошо. Стукнувшись головой об стену он издал звук –не то «и», не то «е» – вроде «эээ»! Лицо его побледнело и судорожно задвигаласьчелюсть.
– Ведро ему, негодяю, из смотровой дать!
И все забегали, ухаживая за заболевшимШариковым. Когда его отводили спать, он, пошатываясь в руках Борменталя, оченьнежно и мелодически ругался скверными словами, выговаривая их с трудом.
Вся эта история произошла около часу, а теперьбыло часа 3 пополуночи, но двое в кабинете бодрствовали, взвинченные коньяком слимоном. Накурили они до того, что дым двигался густыми медленными плоскостями,даже не колыхаясь.
Доктор Борменталь, бледный, с оченьрешительными глазами, поднял рюмку с стрекозиной талией.
– Филипп Филиппович, – прочувственновоскликнул он, – я никогда не забуду, как я полуголодным студентом явился квам, и вы приютили меня при кафедре. Поверьте, Филипп Филиппович, вы для менягораздо больше, чем профессор, учитель… Моё безмерное уважение к вам… Позвольтевас поцеловать, дорогой Филипп Филиппович.
– Да, голубчик, мой… – Растерянно промычалФилипп Филиппович и поднялся навстречу. Борменталь его обнял и поцеловал впушистые, сильно прокуренные усы.
– Ей-богу, Филипп Фили…
– Так растрогали, так растрогали… Спасибо вам,– говорил Филипп Филиппович, – голубчик, я иногда на вас ору на операциях. Ужпростите стариковскую вспыльчивость. В сущности ведь я так одинок… «От Севильидо Гренады…»
– Филипп Филиппович, не стыдно ли вам?.. –искренно воскликнул пламенны Борменталь, – если вы не хотите меня обижать, неговорите мне больше таким образом…
– Ну, спасибо вам… «К берегам священным Нила…»Спасибо… И я вас полюбил как способного врача.
– Филипп Филиппович, я вам говорю!.. –страстно воскликнул Борменталь, сорвался с места, плотнее прикрыл дверь,ведущую в коридор и, вернувшись, продолжал шёпотом, – ведь это – единственныйисход. Я не смею вам, конечно, давать советы, но, Филипп Филиппович, посмотритена себя, вы совершенно замучились, ведь так нельзя же больше работать!
– Абсолютно невозможно, – вздохнув, подтвердилФилипп Филиппович.
– Ну, вот, это же немыслимо, – шепталБорменталь, – в прошлый раз вы говорили, что боитесь за меня, если бы вы знали,дорогой профессор, как вы меня этим тронули. Но ведь я же не мальчик и самсоображаю, насколько это может получиться ужасная шутка. Но по моему глубокомуубеждению, другого выхода нет.
Филипп Филиппович встал, замахал на негоруками и воскликнул:
– И не соблазняйте, даже и не говорите, –профессор заходил по комнате, закачав дымные волны, – и слушать не буду.Понимаете, что получиться, если нас накроют. Нам ведь с вами на «принимая вовнимание происхождение» – отъехать не придётся, невзирая на нашу первуюсудимость. Ведь у нас нет подходящего происхождения, мой дорогой?
– Какой там чёрт! Отец был судебнымследователем в Вильно, – горестно ответил Борменталь, допивая коньяк.
– Ну вот-с, не угодно ли. Ведь это же дурнаянаследственность.
Пакостнее и представить себе ничего нельзя.Впрочем, виноват, у меня ещё хуже. Отец – кафедральный протоиерей. Мерси. «ОтСевильи до Гренады… В тихом сумраке ночей…» Вот, чёрт её возьми.
– Филипп Филиппович, вы – величина мировогозначения, и из-за какого-то извините за выражение, сукиного сына… Да разве онимогут вас тронуть, помилуйте!
– Тем более, не пойду на это, – задумчивовозразил Филипп Филиппович, останавливаясь и озираясь на стеклянный шкаф.
– Да почему?
– Потому что вы-то ведь не величина мировогозначения.
– Где уж…
– Ну вот-с. А бросать коллегу в случаекатастрофы, самому же выскочить на мировом значении, простите… Я – московскийстудент, а не Шариков.
Филипп Филиппович горделиво поднял плечи исделался похож на французского древнего короля.
– Филипп Филиппович, эх… – горестно воскликнулБорменталь, – значит, что же? Теперь вы будете ждать, пока удастся из этогохулигана сделать человека?
Филипп Филиппович жестом руки остановил его,налил себе коньяку, хлебнул, пососал лимон и заговорил:
– Иван Арнольдович, как по-вашему, я понимаючто-либо в анатомии и физиологии, ну скажем, человеческого мозгового аппарата?Как ваше мнение?
– Филипп Филиппович, что вы спрашиваете! – сбольшим чувством ответил Борменталь и развёл руками.
– Ну, хорошо. Без ложной скромности. Я тожеполагаю, что в этом я не самый последний человек в Москве.
– А я полагаю, что вы – первый не только вМоскве, а и в Лондоне и в Оксфорде! – яростно перебил Борменталь.
