Книга Тюдоры. От Генриха VIII до Елизаветы I - Питер Акройд

Процесс религиозной реформы ускорялся принятием королевских статутов, направленных против папы. Генрих не стремился к каким-либо радикальным переменам в вероубеждениях или богослужении, однако его первоначальные меры, несомненно, должны были повлечь за собой другие. Папское правление являлось краеугольным камнем, на котором зиждился свод старой веры; убери его — и вся конструкция, вероятно, ослабнет и рухнет. Возникновение национальной церкви в конечном итоге привело бы к формированию национальной религии. Радикальный проповедник Хью Латимер в Бристоле читал нараспев назидания о «паломничествах, поклонении святым, поклонении образам, хождении по мукам»; однако он же являлся и видным сторонником развода с Екатериной, и в 1533 году Кромвель пригласил его ко двору. Вскоре Латимер уже рассылал пасторов, проповедовавших его убеждения, в разные части страны. Для Генриха было достаточно, что эти проповеди критиковали правление папы, однако они выступали и за более радикальные меры в других сферах богослужения. Побудительные мотивы религиозной реформы и верховенства королевской власти, таким образом, были взаимосвязаны.

Сообщалось также о некоторых попытках иконоборчества. Джон Фокс, автор «Деяний и памятников церкви сих давешних тревожных дней», более известных как «Книга мучеников», отмечает, как в 1531 и 1532 годах религиозные образы «свергались и уничтожались во многих местах». Распятие — изображение Христа на кресте, висевшее между нефом и алтарем, — было изъято из небольшой церквушки в эссекской деревне Дувркорт. Его пронесли полкилометра, а затем сожгли «без всякого сопротивления вышеупомянутого божества». Поскольку считалось, что распятие обладает чудодейственной силой, держа двери церкви открытыми, это стало знаковым поражением для тех, кто поклонялся ему. Трое из зачинщиков были арестованы и вздернуты на виселице.

Осенью 1533 года стали появляться сообщения, что жители выбрасывают из церквей статуи, словно «бездушные чурбаны»; горожане с женами пронзали их своими пиками, чтобы «посмотреть, потечет ли из них кровь». Однако это не были лишь акты беспорядочного уничтожения. Как говорили в то время, смыв всю краску с Рима, можно свергнуть его величие. Должно быть, находились те, кто рассматривал религиозную атрибутику как один из инструментов порабощения, однако для многих позолоченные статуи и образа являлись оскорблением беднейшей части населения. «Сей год, — писал один каноник-августинец в 1534 году, — на нас обрушились ужасные бури, непрекращающиеся дожди, молнии, особливо летом и на протяжении всего года, настигая в самое непредвиденное время; а также внезапные смертельные лихорадки, да и сердца многих людей черствеют день ото дня; ни любви, ни толики благочестивости не остается в их душах, одни лишь предубеждения и раздоры». Распалась связь времен. Некоторые даже обличительно прозывали Генриха Королем-кротом из английского предания, который будет «проклят устами самого Господа Бога».

Вопросы религии так или иначе еще предстояло проработать законодательно. В конце 1533 года Королевский совет ежедневно собирался для разработки политических решений, и несколько ученых каноников были приглашены в качестве советников. Парламент созывался и собирался в начале каждого нового года. Он заседал в течение первых трех месяцев 1534 года и за это время одобрил и ратифицировал все меры, предложенные королем и его советом. Акт о подчинении духовенства признавал все предыдущие принудительные меры по отношению к священнослужителям. Акт о полном запрещении аннатов возбранял отправлять папе денежные средства и поддерживал инициативу выборности епископов. Акт о диспенсации и Акт о лепте святого Петра подтверждали, что архиепископ Кентерберийский с этого момента отвечал за ограничения и отступления от норм канонического права.

В марте 1534 года папа Климент VII издал декрет, признававший законным первый брак короля с Екатериной, предавая таким образом Анну Болейн и Елизавету забвению. Сообщалось, что Генрих не принял папский указ во внимание. В качестве возмездия, впрочем, имя папы было вычеркнуто из всех молитвенников и литаний. Затем последовал приказ «никогда впредь (кроме как оскорблением или упреком) не поминать его, но предать вечному позору и забытью». Если папа когда-нибудь и упоминался, то только как епископ Рима. Именно в тот период слово «папский» приобрело уничижительный смысл. Весной того года один священник, сторонник королевского верховенства, вылепил фигуру папы из снега; четыре тысячи жителей пришли наблюдать за тем, как она медленно тает.

Через несколько дней после постановления папы парламент принят Акт о престолонаследии, согласно которому право наследования короны переходило к детям Анны Болейн. Действие акта подкреплялось клятвой защищать его положения, которую были обязаны давать все совершеннолетние жители. В действительности это была клятва верности, а значит, любой отказ от нее считался изменой. После недолгих обсуждений и изъятия некоторых двусмысленных выражений парламент одобрил законопроект, однако нет никакого сомнения, что мера снискала общую поддержку. Такова была степень содействия королю, что новый принятый Акт о субсидиях, по сути, гарантировал ему доход от сбора налогов как в мирное, так и в военное время. Палата общин поддерживала его; знать поддерживала его или, по меньшей мере, не высказывалась против него принародно; епископы также поддерживали его, хотя и с подспудными сомнениями и опасениями. Расхожей фразой тех лет стали слова «нечего ради умирать». Двое жителей, в частности, отказались следовать этому совету.

Однако в воздухе витал неподдельный страх, на фоне того, как некоторым выносили предупреждения за хулу в адрес короля и его нового брака. Их могли осудить как изменников. Один житель деревни посетовал, что, если кто увидит, как трое или четверо людей идут куда-то вместе, «появится констебль, который начнет расспрашивать, о чем они держат беседу, и грозить расправой». Фрагмент одного из разговоров записан в судебном архиве: «Будьте же довольны, ибо, если вы доложите на меня, я скажу, что никогда этого не говорил». Эразм писал, что «друзья, посылавшие мне раньше письма и подарки, теперь не шлют ни писем, ни подарков и сами ни от кого их не получают, охваченные страхом». Он добавил, что жители Англии стали реагировать и вести себя так, «будто бы под каждым камнем их подстерегает скорпион». Между 1534 и 1540 годами более трехсот человек приговорили к смертной казни за измену. Огромное количество людей бежали из королевства.

Томас Кромвель лично занялся расследованием дел обвиняемых. В его письме одному из священников Лестершира говорилось: «Король желает и приказывает, чтобы вы, без всяких промедлений и оправданий, немедленно по получении сего письма прибыли ко мне…» Это было одно из многих столь нежеланных приглашений. Говорить о полицейском государстве в данном случае было бы анахронизмом и ошибкой, однако совершенно очевидно, что Кромвель и его доверенные лица создали эффективную, пусть даже неофициальную, систему контроля. «Я слышал, — писал один из членов палаты лордов, — вы велите, чтобы я отправился по деревням и селам и проведал, нет ли в тех частях каких зложелателей, кто распространяет слухи аль замышляет недоброе». В Англии XVI века, как бы то ни было, отсутствовало понятие личного пространства; ложе зачастую приходилось делить с другими людьми, а принцы ужинали у всех на виду. Жители любого сообщества находились под пристальным контролем своих соседей и подвергались насмешкам, а то и наказаниям за нарушение общепринятых норм поведения. Отсутствовал сам принцип свободы. Если кто-то спрашивал: «Разве я не волен распоряжаться тем, что имею, как мне заблагорассудится?» — то получал ответ, что никому не дозволено делать то, что неправильно. В каждой школе, за каждой церковной кафедрой акцентировалась идея добродетельного послушания. Это был Закон Божий, который не подлежал обжалованию.