Она пододвинулась ближе, и Гарри взял её руку, которой она поглаживала его член. Их пальцы переплелись, а глаза не отрывались друг от друга. Такая простая ласка, но даже поцелуй Рона, пропитанный горечью войны и адреналином, не смог вызвать того океана чувств, в котором она тонула.
Он смотрел ещё неуверенно, словно боялся, что она сейчас повернётся и уйдёт. Но разве она может? Разве она когда-нибудь могла уйти от него? Ещё несколько часов назад она сказала, что будет с Роном, она даже была вполне уверена в этом. Она и правда приняла это решение. Но здесь, сейчас, она хотела быть с Гарри, потому что он хотел быть с ней. И доказать свою любовь и преданность старым как мир способом.
Она сама склонилась к его губам, легко коснулась их и зашептала, заливая слезами своё и его лицо:
— Я всегда шла за тобой, но ты не видел меня, ты не хотел меня, а Рон захотел. Потом я поняла, что ты должен умереть, и не хотела страдать, не хотела, чтобы и ты страдал и чувствовал вину, ведь у нас был долг. Мы выполнили его, и теперь даже не знаю… Не знаю, что чувствую. Я столько лет была влюблена в Рона, но тебя я любила всегда, и если бы тогда сказал идти с тобой в лес, к Волдеморту…
— То ты бы пошла не задумываясь, я знаю, — также тихо шептал Гарри.
Он дёрнулся, почувствовав, как она накрыла ладошкой головку его члена. Притронулась мягко, почти невесомо, как перышком провела. Его лицо исказилось от напряжения.
Гермиона же закусила губу от волнующей судороги, охватившей низ живота. Внутри вдруг стало горячо и пусто, и ей захотелось заполнить эту пустоту. В конце концов, она прекрасно знала, чего и, главное, кого ей не хватает. Всегда знала.
Гермиона плотнее обхватила его член ладонью и начала медленно скользить по всей, совсем не юношеской, длине. Когда-то она мечтала сделать это с Гарри, ласкала себя пальчиками, думая о нём. Потом влюбилась в Рона, но даже тогда мечтала сделать это именно с Гарри. Хотела почувствовать, как он проникает в неё, посмотреть его мысли, чувства, впитать его в себя, слиться с ним воедино.
— Выбери меня снова, — шептал он ей, сжимая под сорочкой небольшую грудь.
Рон спит, а они здесь, и оба знают, что сейчас произойдёт. Глаза в глаза и до крови кусая губы, потому что хочется кричать от полноты чувств и предвкушения.
Гермиона встала и дрожащими руками приподняла подол выше, ещё выше. Она уже почти и не дышала, так же, как и Гарри, взгляд которого метался между покрасневшим лицом и тёмным треугольничком между сжатыми ногами.
— Ты не должна, — шептал он, а глазах — сжигающая его страсть.
Она поставила колено на край кровати и неловко перекинула другую ногу через его бёдра. Уселась и сразу обхватила член пальцами. Гарри сжал свои руки вокруг её талии. Он не двигался и ждал, потому что она сама должна была дойти до конца и всё для них решить. Доказать ему и себе, что она теперь только его. А поцелуй с Роном и влюбленность совсем ничего не значат. Это замок из песка, который уже смыло волной из океана под названием «Гарри». Только он всегда имел значение для неё. Только это важно.
Он, она и желание, всполохами пляшущее между ними.
Она опёрлась рукой о его грудь и приподнялась. Другой рукой — направила член в себя, чувствуя, как коснулась заветного местечка его головка и чуть раздвинула влажные розовые складки. Страха не было, не было и стыда. Только желание, естественность и правда.
Здесь и сейчас.
— Я люблю тебя, Гарри.
— Я люблю тебя, Гермиона, — вторил он, не отрывая взгляда от того, как его член скрывался в узкой пещерке.
Он, не глядя, нащупал палочку, прошептал заклинание, снимающее боль и резко дёрнул бедрами вверх, прорываясь сквозь тоненькую преграду.
Гермиона вскрикнула от неожиданности и закусила губу, чтобы не застонать. Она руками упёрлась в грудь Гарри, а волосами медленно ласкала его лицо. Он раздвинул шёлковую завесу и нежно поцеловал. Так же нежно, как двигался внутри его член.
Боли не было, но по бедру медленно потекла тоненькая струйка крови, пропитывая простыни и матрас.
Они посмотрели друг на друга, словно впервые, словно очнувшись от какого-то затяжного сна. А, может, так оно и было? Они просто спали и проснулись. Вместе. Теперь он был для неё не только самым лучшим и важным человеком, но и любимым. Теперь она была для него не просто верной подругой, а возлюбленной. А Рон и Джинни остались в прошлом, во сне, а реальность — вот она. И чувство наполненности, и боль в груди, потому что сердце стучит слишком сильно.
Гарри потянулся наверх, превозмогая боль в ещё заживающей спине, и обнял её двумя руками, с утробным стоном впиваясь в губы. Потом упал обратно и перевернулся, нависая над ней и продолжая размеренные движения.
— Я думал об этом, — прошептал он ей в губы, прежде чем снова поцеловать.
Гермиона с готовностью отвечала на настойчивые поцелуи и поддакивала бёдрами. Потом оторвалась от его губ, задрала свою сорочку повыше, открывая ему доступ к груди, и закусила тонкую ткань зубами. Она хотела быстрее, но не хотела оглашать своими криками Больничное крыло.
И снова Гарри понял её без слов, снял очки, впился губами в её грудь, целуя её, облизывая соски, тогда как бёдра его словно зажили своей жизнью. Он ускорился и яростно вбивался в Гермиону, доказывая себе, ей и всему миру, что жив, что любит, что теперь будет делать только то, что хочет! А хотел он Гермиону, именно так — с ним и под ним.
— Тебе не больно? — волновался он.
— Мне, — резкий выпад в самую глубь, — очень хорошо, только давай потише. Рон.
— Ты любишь его? — рычание в губы.
— Тебя я любила всегда больше, — шёпот. — Я твоя.
И Гарри, улыбнувшись, продолжал вбивать Гермиону в кровать. Она как-то умудрилась накрыть их одеялом, под которым он продолжал сжимать её плечи и ритмично двигаться внутри неё. Он шептал: «Моя» — и продолжал движение. Снова и снова. Раз за разом. То приникая к её маняще приоткрытым губам, то набрасываясь на её отвердевшие соски.
Они не думали больше ни о Роне, ни о Джинни. Весь мир исчез, остались только он, она. И любовь, которая сжигала их обоих, приближая к бурному оргазму.
Но Рон не спал. Он смотрел, как его девушка трахается с его лучшим другом и выл. Выл от отчаяния, закрывая кулаком рот, чтобы эти предатели не услышали ни звука. Он хотел убить обоих. Встать, крикнуть: «Авада Кедавра!» — и он бы даже, наверное, смог. Но ведь он знал, всегда знал, что Гермиона не его.
Никогда не была его.
Она всегда выбирала Гарри, и она снова выбрала его. У Рона был бы шанс, если бы Гарри умер. Был шанс на то, чтобы, так же как и Гарри, вбивать Гермиону в матрас и ловить губами её стоны и слова любви.
Но он выжил. Гарри всегда выживает. Выжил и забрал то единственное, что имело для Рона значение.
Он хотел отвернуться, но не мог не смотреть, как Гермиона впилась ногтями в спину Гарри и почти разодрала рубашку его пижамы, как она трясётся в судорогах оргазма. Как Гарри делает несколько последних движений и замирает, заполняя своим избранным семенем её лоно.
