— Нет, неправильно. Потому что Саския тебя не обманывала. Она занималась исключительно твоим досье. Это я впутала ее в историю с публикацией моих воспоминаний. Когда я навязала ей свою рукопись, она даже не знала, кто ее автор.
— Я думаю, ей не составило труда догадаться. Когда это ты умудрилась договориться с ней?
— Утром после вашего приезда. Саския гуляла вдоль берега, там я ее и увидела. Мы немного поговорили, она мне очень понравилась. Я ни на секунду не усомнилась в ее порядочности.
— Ну, конечно! Ты же эксперт!
— Она меня предупреждала, что тебе это не понравится, хотела отказаться, но я умоляла ее прочитать эту рукопись.
Алекс стоял молча, взвешивая все услышанное. Он знал, Марла ему не лжет.
— Это ничего не меняет. Рукопись не должна быть опубликована.
— Это моя рукопись, и распоряжаться ею буду только я сама.
— Марла, я всегда действовал в твоих интересах.
— Чушь. Ты всегда думал, что действуешь в моих интересах.
— Вечно ты бунтуешь, как подросток. А я всего лишь хочу, чтобы моя сестра была счастлива.
— Чудесно. Я хочу ровно того же для нас обоих.
— По-твоему, обнародование подробностей твоей бурной биографии способно сделать нас счастливыми?
— Из твоих слов я поняла, что ты ни строчки не прочел. Как же ты осмеливаешься судить, Алекс?
— Я уверен, раз книгу согласились напечатать так быстро, значит, в ней содержится нечто шокирующее.
— Но ведь ее написала я — твоя сестра! Неужели ты даже мне не доверяешь?
— Это не вопрос доверия. Я пекусь о твоем спокойствии и безопасности.
— Алекс! Мне уже скоро исполнится сорок. Я просто рассказала свою историю своими словами. Если ты спросишь Саскию…
— Я не собираюсь ее ни о чем спрашивать! — перебил сестру Алекс. — И попрошу тебя больше с ней не общаться.
— Как это понимать? Еще вчера вы ночевали в одном номере.
— Это тебя не касается. Ты даже не догадываешься, что она за человек такой.
— Послушать тебя, Саския — настоящее чудовище.
— В каком-то смысле это так.
— Потому что она дочь Виктора Прентиса? Я угадала? — спросила Марла.
— Ты знала это? — опешил Алекс.
— С самого начала. Сложно было не узнать ее фамилию после всей этой шумихи вокруг вашей помолвки.
— И, несмотря на это, ты обратилась к ней со своей просьбой? Марла, я тебя совершенно не понимаю и, видимо, никогда не пойму. Тебе было только пятнадцать, когда Виктор Прентис…
— Тебе незачем напоминать мне об этом всякий раз, я и без того отлично все помню. Тебе в ту пору было двенадцать, и отец не должен был рассказывать впечатлительному подростку о случившемся.
— Я узнал о происшедшем не от отца, я просто наблюдал и слушал, что происходило в доме. Все эти слезы, крики. Я поклялся тогда убить его или, по меньшей мере, жестоко отомстить.
— И с этим заблуждением ты жил все эти годы?
— Ты называешь заблуждением долг покарать человека, который изнасиловал мою сестру?
— С чего ты взял, что он насиловал меня, Алекс? Все было иначе.
— Ты хочешь сказать, что Виктор Прентис не лишал тебя девственности?
— Я сама так пожелала. Это было только мое решение.
— Он годился тебе в отцы! Что за странное желание?!
— Я тогда меньше всего думала о его возрасте. Он был силен, красив, уверен в себе, могущественен. Короче, он был именно таким, каким представлялся мне настоящий мужчина. А когда я узнала, что Виктор одинок и глубоко несчастен, что он безумно любит свою чудесную дочку, он показался мне таким трогательным.
— И поэтому ты согласилась на эту мерзость?
— Не я согласилась, а он.
— Что за ерунда?
— Мне было пятнадцать. Я была пылкой, восторженной девочкой. Я буквально бредила им, постоянно говорила ему про свою любовь, убеждала, что хочу стать женщиной только в его объятьях, больше ни в чьих. Это я его соблазнила, а не он, как ты всегда думал… И твоя враждебность перекинулась на Саскию. Мне очень жаль.
— Твои слова ничего не меняют в моем к нему отношении. Он не имел права злоупотреблять твоей детской влюбленностью.
— Тебе нравится его ненавидеть, да, Алекс? Ну что ж, я не могу тебе в этом помешать. Но какой прок в ненависти к старому больному человеку, который доживает свои последние дни в четырех стенах? И зачем распространять эту ненависть на Саскию? Ненавидеть ее только за то, что она любит своего отца — единственного родного ей человека, за то, что она стойко борется со всеми невзгодами, желая обеспечить ему достойную старость? Неужели за это можно кого-то ненавидеть?
— Черт возьми!
— Алекс?! Ты что-то натворил, да? Не отпирайся!
В очередной раз за прошедшие сутки он почувствовал себя дураком.
— Ты ей рассказал? Боже мой, что ты наделал! Ты понимаешь, что ты наделал?
Алекс не нашел в себе сил ответить Марле, только кивнул.
Алекс стоял посреди кабинета, бессмысленно глядя в окно. Он уже изучил каждую ветку, каждый листочек росшего под окнами дерева. Весь мир казался ему чужим и незнакомым.
Утро встретило Алекса холодным ветром, влетевшим в окно. Алекс встал из-за стола и задернул штору. Этой ночью он не спал. Несколько часов безрезультатно проворочавшись на мягкой постели, он вернулся в кабинет, где и встретил рассвет. Теперь Алекс работал, разбирал накопившиеся за дни отсутствия бумаги. Но даже привычная работа не помогала ему вернуть покой. Вместо тишины и сосредоточенности он ощущал только пустоту.
Для Алекса настало время признать, как грубо он ошибся. Он был несправедлив с Марлой: будучи уверенным, что защищает и поддерживает ее, он лишь ограничивал ее свободу. Все это время сестра заслуживала большей деликатности и понимания с его стороны.
О Саскии Алексу вообще думать не хотелось. Он никогда не воспринимал ее иначе, чем как дочь врага своей семьи. Даже любя ее, Алекс ненавидел с большей страстью, чем любил. Улетая из Лондона, он знал, что обрекает ее на провал так же хладнокровно, как восемь лет назад обрек на нищету ее отца. Алекс дважды оскорбил ее женское достоинство, а ведь она не сделала ему ничего дурного, хоть до последнего времени он и был уверен в обратном.
Очередную ночь Саския провела, скорчившись на маленьком кожаном диванчике. Время от времени она выныривала из тяжелого мутного сна, чтобы посмотреть, не пришел ли в себя ее отец, не улучшилось ли хотя бы незначительно его состояние. Но все было по-прежнему.
Вот уже три дня и три ночи Саския не отходила от его постели. Кома в результате кровоизлияния в мозг, операцию делать нельзя, лаконично сообщил ей доктор и добавил: в таких случаях невозможно дать прогноз, может быть, пациент придет в себя через пять дней, может, через пять месяцев, а может, никогда. Последнюю фразу Саския постаралась не расслышать, но все же она снова и снова всплывала в ее мозгу. Девушка решила дождаться исхода, каким бы он ни был. Ей мешала только усталость.
