Дом Кекина встречает их настороженной тишиной. Стараясь не оставлять следов, друзья огибают ту часть здания, что выходила на улицу Галактионова, пролезают через пролом в каменной ограде во двор и поднимаются по замусоренной лестнице на третий этаж. Анфилада пустых комнат, высокие двери, рассохшийся паркет. Грязные стекла почти не пропускают дневной свет и в помещениях царит полумрак. Мебели здесь нет вообще никакой — судя по всему, на этаже готовился ремонт.
— Пыль, паутина! — с наслаждением говорит Ник, возвращаясь из дальней комнаты. — Хорошо!
— Чего хорошего-то? — впервые после истерики в подвале подает голос Эн. — Бр-р-р-р… Мерзость.
— Хорошо, потому что сразу видно, что тут никого не было. Всё, отдыхаем.
— Жрать охота, блин! — Хал выразительно хлопает себя по тощему животу. — У кого чё есть?
Съестного оказывается не густо. Ник стелет на полу пластиковый пакет и выкладывает на него пару лепешек из перетертой пшенки, Эн добавляет небольшой кусок тушеной кабанятины, завернутый в бумагу, у Хала находится твердый, как камень, ломоть сыра и банка просроченных шпрот. Воды тоже мало — меньше литра.
— Бетте, обедаем! — татарин садится прямо на пыльный пол у импровизированного стола, достает нож.
Едят молча, стараясь не уронить ни крошки. Ник замечает, что Эн все время прислушивается к чему-то. Наконец, он не выдерживает и тихо спрашивает:
— Ты чего?
— Там, на лестнице… шуршит что-то.
— Кошка, может?
— Или крысы? — предполагает Хал. Подцепляет кончиком ножа последнюю шпротину, закидывает в рот и вздыхает: — Хорошо, но мало, блин!
— Может, посмотрите? — Эн со страхом косится на приоткрытую дверь, ведущую на лестничную клетку.
Ник поднимается, стараясь ступать как можно осторожнее, чтобы не трещал паркет, подходит к двери, выглядывает.
— Да нормально все! Ну что, братцы-кролики, чего дальше делать будем?
— В Цирк нам нельзя, — заявляет Хал. — Блин, курить охота.
— Тебе всегда что-то охота. Раб желаний, — осаживает его Эн. — Давай, не отвлекайся.
— Да, в Цирк нельзя, — соглашается Ник. — Там теперь всем заправляют эти… аковцы.
Хал мрачнеет.
— Я вам с самого начала говорил, блин, что Асланов этот — гнида. Как он Бабая и всех остальных развел… Если бы сразу навалились, примочили бы гадов, блин. А теперь всё, саубулыгыз, ипташляр[19]. Надо из города уходить.
Эн снова оглядывается на дверь.
— Нет, там кто-то есть! Слышите? Ходит…
— В потолке открылись люки… — бормочет Хал, хищным движением вытирает нож о полу куртки и низко пригнувшись, крадется к выходу.
Ник и Эн настороженно следят за ним. Скрип рассохшихся досок теперь слышится всем, он очень явственный и идет, как всем кажется, с нижнего этажа.
— Ну, чего там? — шепотом окликает татарина Ник.
— Там — абсолютно ничего, — скрипит вдруг в комнате знакомый голос. — Здравствуйте, господа.
Эн от неожиданности охает. Ник резко оборачивается. Хала буквально подбрасывает, и он в одно мгновение оказывается посреди комнаты, выставив перед собой нож.
Невысокий, щуплый человек в длинном плаще стоит у окна, опираясь на все те же старые вилы.
— Филатов! — облегченно вздыхает Эн. — Как же вы нас на shy;пугали!
— За такие штучки… — начинает Ник угрожающе.
— Анансыгым! — ругается Хал и добавляет по-русски: — Козел, я чуть не обделался!
— Старые дома часто обманывают своих постояльцев, — туманно говорит невозмутимый Филатов.
Он абсолютно бесшумно проходит на средину комнаты, скидывает на пол рюкзак, кладет рядом вилы и садится. Серое, морщинистое лицо его не выражает никаких эмоций.
— Вы, я вижу, только что изволили отобедать. Позвольте и мне потрапезничать, со вчерашнего вечера ничего не ел.
— Да легко, блин… — Хал убирает нож и неожиданно брякает: — Прошу вас.
— Какой там «отобедать», — грустно вздыхает Ник.
Филатов резиново улыбается, быстро стреляет водянистыми серыми глазами на Ника, Эн, а длинные тонкие пальцы его уже расстегивают клапан рюкзака.
Через несколько секунд перед потрясенными ребятами разворачивается настоящая скатерть-самобранка. Свежие огурцы, печеная картошка, вареные яйца, зеленый лук, ополовиненная пачка галет и — о, чудо! — жареная на вертеле утка. Большая, румяная, истекающая соком утка, призывно растопырившая свои чуть обугленные крылышки. Этот великолепный натюрморт довершает бутылка с выцветшей этикеткой.
— «Зубровка», настойка горькая, — судорожно сглатывая слюну, читает Хал.
— Филатов, да вы волшебник! — улыбается Эн.
— Угощайтесь, — радушно предлагает тот в ответ. — И без церемоний. Вы ж чуть живые. А силы вам еще понадобятся.
— Откуда вы знаете, что нам понадобится? — медленно, чтобы никто не заметил, как ему на самом деле хочется есть, беря картофелину, спрашивает Ник.
— Я всё знаю, господа — и про Цирк, и про произвол Асланова. Слухами земля полнится.
— Да откуда он взялся-то, хорек это? — с набитым ртом интересуется Хал.
— Кружка у меня одна, пить будем по очереди, — проигнорировав вопрос, скрипит Филатов и скручивает крышку с бутылки.
Он достает из кармана плаща зеленую кружку с отбитой по краю эмалью, наливает на два пальца — к ароматам снеди прибавляется острый запашок «Зубровки» — и слегка торжественно провозглашает:
— Ваше здоровье, господа! Как я уже сказал, оно вам еще понадобится.
Влив в себя настойку, Филатов ставит кружку, с хрустом отламывает от утки ножку, закусывает и вытирает жирный рот огромным фиолетовым носовым платком.
— Послушайте, — раздраженно ворчит Ник. — Хватит говорить загадками. Что вы знаете? Выкладывайте!
— Вы пейте, пейте, господа. В небольших дозах спиртное исключительно полезно для тонуса мышц и мозговой активности. А про Асланова… Так получилось, что на момент пробуждения бывший, я подчеркиваю, бывший майор Асланов находился в следственном изолятора номер один УФСИН, это на улице Япеева. Что ему инкриминировали, я не знаю, но догадываюсь. Впрочем, тут не нужно быть провидцем. Коррупция, господа, коррупция… Но вернемся к нашим баранам. После пробуждения Асланову удалось освободиться и выпустить на свободу из камер часть, так скажем, питомцев этого учреждения. Среди них оказался один из бывших сотрудников хозяйственного управления Правительства республики. Он-то и подсказал Асланову мысль проверить склады НЗ, оборудованные в специальных помещениях под Кремлем.
— Бункер, что ли, какой-то? — морщась от горечи «Зубровки», спрашивает Ник.
