по дороге между социальными формациями — куда бы он ни попал, ничто не будет огромнее его прежнего мира.
Это лилипут, превратившийся в Гулливера и пустившийся в странствие не ради выгоды, а ради любопытства.
Главное, что живет внутри гулливера-коротышки, это любовь к Родине.
Всякий коротышка любит свою Родину, какой бы касторки ни прописывали ее доктора и как бы ни кормили мороженым в чужих городах. Он возвращается всегда, даже если его заставят вечно пилить подосиновики двуручной пилой. Даже бессмысленный обжора Пончик, тот самый успешный Санчо Панса лунного путешествия, — чувствует, как при отъезде деревенеет язык, а голова становится похожа на пустое ведро. Пончик вспоминает слова песни, что слышал когда-то: «Прощай, любимая береза! Прощай, дорогая сосна!», и от этих слов ему становится как-то обидно и грустно до слез.
— Прощай, любимая береза! Вот тебе и весь сказ! — вот что бормочет Пончик, улетая на Луну.
Что уж говорить о Незнайке, который готовится умереть без берез ростом с гору и сосен, теряющихся в небесах.
Настоящие истории всегда развиваются таким образом — сначала они забавны, как пускающие пузыри младенцы, а потом приходит время умирать.
Вот Незнайку выносят по трапу космической ракеты, ставя на античную сцену, и его дыхание перехватывает, когда он видит небо с белыми облаками и солнце в вышине: «Свежий воздух опьянил его. Все поплыло у него перед глазами: и зеленый луг с пестревшими среди изумрудной травы желтенькими одуванчиками, беленькими ромашками и синими колокольчиками, и деревья с трепещущими на ветру листочками, и синевшая вдали серебристая гладь реки.
Увидев, что Винтик и Шпунтик уже ступили на землю, Незнайка страшно заволновался.
— И меня поставьте! — закричал он. — Поставьте меня на землю!
Винтик и Шпунтик осторожно опустили Незнайку ногами на землю.
— А теперь ведите меня! Ведите! — кричал Незнайка.
Винтик и Шпунтик потихоньку повели его, бережно поддерживая под руки.
— А теперь пустите меня! Пустите! Я сам!
Видя, что Винтик и Шпунтик боятся отпустить его. Незнайка принялся вырываться из рук и даже пытался ударить Шпунтика. Винтик и Шпунтик отпустили его. Незнайка сделал несколько неуверенных шагов, но тут же рухнул на колени и, упав лицом вниз, принялся целовать землю. Шляпа слетела с его головы. Из глаз покатились слезы. И он прошептал:
— Земля моя, матушка! Никогда не забуду тебя!
Красное солнышко ласково пригревало его своими лучами, свежий ветерок шевелил его волосы, словно гладил его по головке. И Незнайке казалось, будто какое-то огромное-преогромное чувство переполняет его грудь. Он не знал, как называется это чувство, но знал, что оно хорошее и что лучше его на свете нет. Он прижимался грудью к земле, словно к родному, близкому существу, и чувствовал, как силы снова возвращаются к нему и болезнь его пропадает сама собой.
Наконец он выплакал все слезы, которые у него были, и встал с земли. И весело засмеялся, увидев друзей-коротышек, которые радостно приветствовали родную Землю» (1968, 541–542).
Героя хорошо покинуть в тот момент, когда он стоит будто пораженный громом, погруженный сердцем в бурю ощущений, то есть — в какую-нибудь важную для него минуту.
Поскольку мы долго бродили вместе с Незнайкой по разным мирам, время поздравить друг друга с берегом — тем, на который сходит бледный от качки хоббит, спрыгивает угрюмый Гулливер, разочаровавшийся в йеху, выводит за руку своего календарного друга Робинзон Крузо.
На этом берегу прекрасный старый мир, медленное течение Огуречной реки, звук пилы — чу, это коротышки пилят подберезовики на зиму, это дрожит коммунизм в голосе того самого милиционера-коротышки, что сам запер себя в камере, чтобы наказать за жестокость. И вот Незнайка целует землю точь-в-точь как репатриант.
Знайка бежит, а Незнайка лежит.
Там светятся через лужайку два окна, кто-то расчесывает волосы, движутся тени одуванчиков над домом, лужа продолговата и позволяет коротышке неделю вспоминать о летнем дожде, ночь после странствия предназначена для того, чтобы бражничать.
Извините, если кого обидел.
22 сентября 2017
Страшная месть Карлсона (2017-09-24)
Шумел, гремел город Москва, со всех сторон тянулись к нему дороги, каждое утро всасывал он в себя вереницы автомобилей и зелёные змеи электрических поездов — это ехали на работу тыщи людей. Ехали к центру этого страшного города и студенты — из тех, что разжились жильём подальше и подешевле.
А как только ударял довольно звонкий колокол в церкви Св. Татьяны, то уже спешили толпами на занятие, зажав тетради под мышкой, самые отъявленные из студентов — философы. Боялся философов даже старик-азербайджанец, продававший орехи у входа, потому что философы всегда любили брать только на пробу и притом целою горстью — причём без разницы, были ли это любители Сократа и Платона, почитали ли они Сартра и Камю или отдавали долг Бодрийяру с Дерридой. Однажды три приятеля-философа решили поживиться чем-нибудь на халяву. Одного так и прозвали — Халява, другого — Зенон (за то, что тот никак не мог сдать античную философию), а третьего — Малыш (за небольшой рост).
Малыш был нрава меланхолического и на лекциях больше глядел в окно, чем на доску. Халява, наоборот, был весел и постоянно плясал по кабакам, Зенон же учился искренне и прилежно, хоть и был туповат.
Однако ж чувство голода победило, и они отправились по гостям. Эти приглашения в гости были чрезвычайно важны для друзей — Зенон получал приглашения четыре раза и каждый раз приводил с собой своих друзей. Халява был зван восемь раз. Этот человек, как можно было уже заметить, производил мало шума в поисках еды, но много делал.
Что же касается Малыша, у которого совсем ещё не было знакомых в столице, то ему удалось только однажды позавтракать у одного батюшки, что происходил из родных мест Малыша, и быть званым к своему армейскому сослуживцу. Он привел свою компанию к священнику, у которого они подчистую уничтожили весь его двухмесячный запас, и к боевому другу, который проявил неслыханную щедрость. Но, как говорил Халява, сколько ни съел, всё равно поел только раз.
Малыш был смущён тем, что добыл только полтора обеда — завтрак у святого отца мог сойти разве что за полуобед — в благодарность за пиршества, предоставленные Халявой и Зеноном. Он считал, что становится обузой для остальных, в своем юношеском простодушии забывая, что и они не сеют, да и не жнут. Его озабоченный ум деятельно работал, и молодой философ пришел к заключению, что союз трёх молодых, смелых,
