«за день до нашей смерти». Вернее, дошёл до этого, каждый раз заново переживая тот день: дело в том, что один пацанёнок из тех детей… пытался так сберечь жизнь своей сестры — он божился в верности Эволюции, повторяя их клятву, и даже предлагал убить того старика, что поймали с ними… Но когда он повторял эту строчку: «За день до нашей смерти», — он будто инстинктивно закрывал её тельце собой, — тот сделал жест рукой, словно отводя от себя воздух. — Он был готов на любое зло в своих глазах и в глазах окружающих, был готов стать любым чудовищем, но его сестра, в конце-концов, осталась бы жить, была бы той, кто знал бы правду. «За день до нашей смерти» — это следующий этап оправданной жестокости, это ситуация, когда зло, совершенное тобой, так и остаётся злом. Для тебя, для окружающих — для всех. Ты понимаешь глубину своего падения, ты ощущаешь его… Но если… Если ты сделал это ради кого-то, если хотя бы один человек сможет увидеть сквозь зло то, ради чего ты это сделал — ты сделал это не зря. Это…
Издали начали раздаваться два знакомых голоса — громко спорящий Эммет и всё такой же тихий Альв пробивались сквозь метель.
— Если бы меня спросили, о чём это — эта история, этот девиз — я бы ответил, что о сожалении. Об отчаянной попытке слишком многое искупить и перекрыть собой… Но на самом деле, Айви, «за день до нашей смерти» — это лишь попытка откупиться. За всё то, что натворил, и за всё то, что натворишь после. От мира, от людей, от самого себя. И я… Я не хочу, чтобы ты думал… что всё то, что я делаю… через что мы прошли — что это лишь ради этого — ради искупления. Ни в коем случае.
— А ради чего же тогда?
Тот поднял глаза и взглянул на старика. Уильям Хантер ответил не задумываясь:
— Ради чего-то большего… В конце-концов, если бы это было не так, ты бы этого не знал — ничего из этого. А поверь, — он посмотрел на него и пошёл к двери. — Никто, вообще никто, кроме тебя, ничего из этого не знает.
— И я не скажу никому.
— Знаю, — схватил тот ручку двери. — С прошедшим днём рождения, пацан.
Дверь отворилась. Сквозь слабую метель отчётливо виднелись две идущие фигуры:
— А я тебе говорю: если тот «Отец» оказался не-Отцом — все должны называть его «Дядей»!
— Padre тебе язык отрежет быстрее, чем ты додумаешься, что не так сболтнул.
— Так ведь я прав, красавица! Он вообще понимает, что он не Отец? Что никогда им не был? И как ваши новоприбывшие вообще не путаются в этих Отцах?
— Просто: одного никогда не видели, а второй — в инвалидной коляске; один тебя повесит, другой — сожжёт заживо. Весьма разительные отличия, поверь мне. И как тебя вообще терпели в Эволюции с полным отсутствием этикета?
Они вошли внутрь и, бросив кучу веток и дров с соседних домов у «сухой» стены, уселись на свои места.
— О, ответ простой: я был незаменимым. А незаменимых будут терпеть столько, сколько потребуется. Это ж очевидно, нет? И даже фраза «незаменимых нет» говорила о том, что на деле, в конкретно ту секунду и в тот момент я был незаменим, потому что лояльность к человеку и пассивные угрозы в виде: «Мы не будем от тебя избавляться, пока что, но мы можем», — очень плохо сочетаются, они говорят о точке, когда отношения достигли исключительно «сделаем своё дело и разойдёмся», но тот, кто сказал мне «незаменимых нет», на деле всё ещё не мог без меня — я был эксклюзивен, моя испанская подружка.
— Не совсем то слово, но…
Споры на разные темы продолжались ещё очень долго. Альвелион оказался тем парнем, что был весьма разговорчивым, стоило его завести. Уильям лишь сидел и думал о следующем дне. В одном наёмник Отца точно был прав: Братьев Ворон недооценивал, но, глядя на улыбающегося парнишку, мир для коего стал если не чуть светлее, то точно чуть понятнее, он будто чувствовал: всё будет нормально, всё получится.
* * *
Машина приближалась к Картрайту. Город казался всё таким же тихим и пустым — таким же, как и в тот момент, когда Уильям и Айви покинули его десять дней назад. Снег покрыл крыши домов шапками, засыпал редкие тропинки, наверняка вытоптанные самим Неем, убил возможность даже предполагать о том, что там когда-то была жизнь. То было бы просто очередное забытое селение, трещащее по швам и вростающее в землю всё сильнее и сильнее с каждый секундой, если бы не одно но: из дымохода одного домишки шёл дым.
Наёмники остановились ещё у заезда в посёлок и пошли к земляной косе пешком, взяв с собой ту самую лазерную винтовку. Каждый шёл настороже — засада могла прийти откуда угодно. Уильям из Джонсборо не раз ловил себя на мысли, что куда эффективнее было бы устроить засаду до въезда в Картрайт — когда никто, казалось бы, её не ожидал. Шипы на дороге, «случайно» упавшее бревно или просто удачно замаскированная снайперская позиция могли бы решить «проблему» Братьев куда эффективнее, чем просто приезд к Зильберу — туда, куда и просил отослать их наёмник у Библиотекарей; туда, где их точно будут ждать.
Но лучшим ориентиром того, была ли засада или нет, являлся Эммет — пока тот шёл, всё так же хладнокровно и спокойно улыбаясь, остальным тоже не приходилось сильно нервничать. Однажды Уильяму удалось успешно пообщаться с мирными перебежчиками — острота слуха каждого разительно отличалась и была как слабой — обычной человеческой, так и невероятно сильной, когда кто-то слышал чье-то сердцебиение даже за стенами. Нельзя было точно сказать, к какой именно группе принадлежал Ворон, и то, следовало ли уповать на его слух, но охотник отлично помнил, как мужчина умудрился выделить его шёпот в шуме полного бара с расстояния десятка метров и точно повторить: «Без шести полночь».
Один дом, другой, третий, четвёртый — проходя мимо разваленных и заброшенных зданий, никто из людей не слышал ничего. Хруст веток от ветра предательски напоминал чужие шаги, мыши и белки, прячущиеся в деревьях, казались самыми меткими и терпеливыми стрелками, что всего-лишь ждали, пока пройдёт тот мимолётный ветер. Снег мог бы выдавать грядущую засаду —
