— Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, —сказал Анатоль. — Ну, товарищи, друзья… он задумался… — молодости… моей,прощайте, — обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним,Анатоль видимо хотел сделать что-то трогательное и торжественное из этогообращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудьпокачивал одной ногой. — Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи,друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когдасвидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. — сказалон, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
— Будь здоров, — сказал Балага, тоже выпивсвой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля.— Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, — проговорил он.
— Ехать, ехать! — закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
— Нет, стой, — сказал Анатоль. — Затворидвери, сесть надо. Вот так. — Затворили двери, и все сели.
— Ну, теперь марш, ребята! — сказал Анатольвставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, ивсе вышли в переднюю.
— А шуба где? — сказал Долохов. — Эй, Игнатка!Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, —сказал Долохов, подмигнув. — Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем домасидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла иназад, — а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
— Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка,соболий! — крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, сблестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, вкрасной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
— Что ж, мне не жаль, ты возьми, — сказалаона, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул еена Матрешу и закутал ее.
— Вот так, — сказал Долохов. — И потом воттак, — сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только передлицом немного открытым. — Потом вот так, видишь? — и он придвинул головуАнатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящаяулыбка Матреши.
— Ну прощай, Матреша, — сказал Анатоль, целуяее. — Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай,Матреша; ты мне пожелай счастья.
— Ну, дай-то вам Бог, князь, счастья большого,— сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцовямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти,неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков илакей сели в другую тройку.
— Готовы, что ль? — спросил Балага.
— Пущай! — крикнул он, заматывая вокруг руквожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
— Тпрру! Поди, эй!.. Тпрру, — только слышалсякрик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройказацепила карету, что-то затрещало, послышался крик, и тройка полетела поАрбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага сталсдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка СтаройКонюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей,Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул.Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
— На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет,— сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел загорничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей МарьиДмитриевны, встретил Анатоля.
— К барыне пожалуйте, — басом сказал лакей,загораживая дорогу от двери.
— К какой барыне? Да ты кто? — запыхавшимсяшопотом спрашивал Анатоль.
— Пожалуйте, приказано привесть.
— Курагин! назад, — кричал Долохов. — Измена!Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился,боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долоховпоследним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля,выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.
Глава 18
Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню вкоридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтяее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
— Мерзавка, бесстыдница, — сказала она ей. —Слышать ничего не хочу! — Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую нанее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота техлюдей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказавпривести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить МарьеДмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложивназад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часуночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела вкоридоре.
— Марья Дмитриевна, пустите меня к ней радиБога! — сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла.«Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думалаМарья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всеммолчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла вкомнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Оналежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
— Хороша, очень хороша! — сказала МарьяДмитриевна. — В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться-тонечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. — Марья Дмитриевна тронула ее заруку. — Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя.Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. — Наташа непеременила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных,судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню иприсела на диване подле Наташи.
