Голландцев.
И спрыгнул за борт.
К ван Крюйку уже присоединились несколько человек с пистолетами; все они устремились на нос, чтобы выстрелить в Хха. Однако в ледяной воде (которая так и так скоро бы его убила) они лоцмана не увидели. В тумане, словно бледный оттиск разведённой краской, угадывался силуэт уходящего на вёслах баркаса. С него подали сигнал выстрелом из фальконета; когда отзвучало эхо от Трёх Схр, команда «Минервы» различила далёкие крики людей на других кораблях – и даже целой эскадре. Все они говорили на французском, за исключением одного или двух, которые кричали в рупор: «Приветствуем на родине, Дже-е-ек!»
Экипаж «Минервы» застыл. Не то чтобы они пытались затаиться – куда уж теперь. То была церемониальная тишина, как на похоронах. В голове у каждого офицера события последних нескольких месяцев перетряхивались и складывались в новую картину тщательно продуманной французской западни.
Когда туман начал рассеиваться, вокруг проступили очертания французских фрегатов. Ван Крюйк тяжело поднялся на ют, старательно положил правую руку на поручень и рубанул по ней саблей дюймах в двух выше запястья. Клинок застрял в кости, и удар пришлось повторить несколько раз. Наконец кисть – и без того обезображенная, почти беспалая – с плеском упала в воду. Ван Крюйк лёг на палубу и побледнел. Он бы, вероятно, умер, не происходи дело на корабле, где к ампутациям привыкли и умели перевязывать раны. По крайней мере, морякам было чем себя занять, покуда к ним приближались французские баркасы.
В какой-то момент взгляд у Даппы стал отрешённым. Он отошёл от ван Крюйка и быстрым шагом направился к Врежу Исфахняну. Вреж выхватил из-за пояса пистолет и навёл на Даппу. Вращающееся лезвие порхнуло к нему, как стальной колибри, и ужалило в руку – стоящий рядом филиппинец пустил в ход йо-йо.
Вреж бросил пистолет и прыгнул за борт. Алая пелерина раздулась в полёте и образовала пузырь на воде, шёлковый остров, который удерживал Врежа на плаву, пока французы со шлюпки не кинули ему верёвку.
– Командуй, отец, – сказал Джимми. Он стоял у заряженного фальконета, держа зажжённый факел рядом с запальным отверстием.
– Им нужен я, – произнёс Джек буднично, как будто французский флот берёт его в плен каждый день.
– А получат они нас, – объявил Дэнни, поворачивая другой фальконет к другому баркасу. – И скоро об этом пожалеют.
Джек мотнул головой:
– Второго Каира не будет.
Йглмский замок был выстроен в Тёмные века и явно не выполнил своего главного назначения. Бо́льшая его часть не защищала даже от дождей и крыс. Только в подветренной части, там, где замок лепился к Схре, он ещё кое-как выдерживал борьбу с силой тяготения. Унылые зубцы частым гребнем высились над грудой щебня и гуано, в которую превратились остальные постройки.
Восстанавливать его было бы пустой тратой времени, а вот возвести на этом месте новёхонький барочный дворец, как и поступил герцог д’Аркашон несколько лет назад, значило сделать своего рода громкое заявление. На зримом языке архитекторов и живописцев дворец провозглашал все те принципы, которые персонифицировали полубоги на его фасаде и плафонах. В переводе на обычный язык это звучало: «Я богат и могуществен, а ты – нет».
Джек так всё и понял. Его поместили под домашний арест в огромную спальню с высоким барочным окном, через которое герцог и герцогиня, гостя в замке, могли наблюдать, как входят в гавань корабли. Дальняя стена, напротив окна, была почти сплошь зеркальная – даже Джек знал, что это подражание Зеркальной галерее Версаля.
Он несколько дней пролежал на кровати, не находя сил взглянуть на себя в зеркало или посмотреть в окно на «Минерву». Иногда вставал и, прижимая к груди ядро на четырёхфутовой цепи, прикованной к его ошейнику, шёл в уборную, где располагалась деревянная скамья с дырой. Тщательно следя, чтобы ядро не провалилось в дыру – он ещё не принял окончательного решения покончить с собой, – Джек облегчался в жёлоб, выходящий на каменный обрыв внизу.
Много лет назад – прошлый раз, когда герцог Аркашон, тогда ещё другой, посадил Джека на цепь, – Джон Черчилль предупредил, что разгневанные французы рано или поздно доберутся до него с раскалёнными клещами. Были все основания полагать, что угроза никуда не делась, а в роскоши Джека держат в качестве изощрённого издевательства.
Через несколько дней его перевели в каменный каземат. Окна – арбалетные амбразуры – недавно заделали кусками литого стекла, но через них всё равно можно было разглядеть «Минерву», по-прежнему сидящую на рифе всем на посмешище. Золото и серебро вытаскивали из её трюма и заменяли балластом – камнями.
– Что с Врежем? Он жив? – таким был первый вопрос Джека, когда к нему вошёл Эдмунд де Ад, с порога объявивший, что на самом деле он Эдуард де Жекс, иезуит, ненавистник янсенистов и Просвещения.
Эдуард де Жекс удивился:
– А что? Не рассчитываешь же ты, что сможешь его убить?
– Нет, конечно. Я просто раздумывал, как оно в итоге обернулось.
– Что обернулось?
– История. Понимаете, я полагал, что это моя история. Оказалось – Врежа.
Эдуард де Жекс пожал плечами:
– Он жив. Немного простудился. Когда поправится, вероятно, придёт и все тебе объяснит.
– Весёлый будет разговорчик… а, скажите на милость, вы-то какого чёрта здесь?
– Я пришёл позаботиться о твоей бессмертной душе.
Де Жекс сменил прежнее платье на иезуитскую рясу и говорил теперь на другом языке: не на сабире, а на английском.
– Я намерен обратить всю Британию в истинную веру, – заметил он, – поэтому выучил ваш язык.
– И решили начать с меня? Мехико ничему вас не научило?
– Инквизиция разленилась. Ты объявил себя католиком, и тебе поверили на слово. Я предпочитаю более крутые меры. – Де Жекс вынул из рукава письмо. – Знакомо?
– С виду то, что Элиза прислала мне в Новую Испанию. – Джек заморгал и затряс головой. – То, что мы вскрыли и прочли на корабле… очевидно, оно было подделкой… но это даже не распечатано.
– Бедный Джек. Вот настоящее письмо, которое ты спрятал в сундук ван Крюйка. Однако оно не от Элизы, а от Елизаветы де Обрегон. Хитрая гадина сумела отправить его из монастыря в Мехико, где её заперли. Потом, в Веракрусе…
– Вы подменили письмо. То-то ван Крюйк сердился, что сундук плохо законопачен… я должен был заподозрить подлог.
– Подделывать письма я умею лучше, чем законопачивать ящики, – сказал де Жекс.
– Подделка сработала, – признал Джек.
– Мсье Исфахнян годами слушал твои рассказы про Элизу и знал на память каждую мелочь… без его помощи я бы не составил то письмо.
Де
