Книга Танатос - Рю Мураками

— Хватит.

«Ну все, конец, — подумала я, сразу ослабев от этой мысли, — теперь уж точно»; с самого детства я физически чувствую наступление подобных событий; когда мои родители развелись, отец стал очень много пить, и однажды вечером он упал в русло пересохшей реки, сломав себе лицевую кость; это случилось, когда он возвращался из кабака, где я часто искала его; лицо отца, освещенное только фонарем на мосту, было страшно разбито, на нем не было живого места, кровь хлестала как из ведра, я было испугалась, что отец умер, но тут он проговорил весьма ясным голосом: — Рейко, позови кого-нибудь.

Я не имела ни малейшего понятия, кого я должна позвать, и я привела паренька, учившегося в третьем классе; я не пошла за женой отца, так как знала, что та ни за что не придет ему на помощь, а моя собственная мать конечно бы пришла, но она переехала в другой город, очень далеко, к тому же я не знала ее адреса; а когда рана отца зажила, то он вдруг стал бить нас с братом, я думала, что он, должно быть, невыразимо страдал, ведь кости на его лице еще окончательно не срослись, ему, наверно, было очень больно, как говорил доктор; каждый раз, когда отец начинал меня колотить, мне казалось, что на этот раз я должна идти звать кого-то другого; все свое детство я провела, мучаясь этим вопросом, но потом, как только отец начинал бить меня, я стала испытывать чувство безопасности, ибо страх возникает, когда воображаешь, что вот сейчас произойдет нечто ужасное, но когда это происходит, страх уступает место реальности; этот посеребрённый вибромассажер должен был в некотором роде смягчить наши отношения, он был металлический, совсем маленький, размером с палец, я купила его, чтобы заниматься анальным сексом, поскольку за неделю до этого учителю пришла охота предаться со мной содомскому греху, а я отказала ему из-за того, что анальное отверстие у меня слегка побаливало; в слезах я просила прощения: «Прошу вас, не надо, сегодня мне нездоровится, но через неделю это пройдет, я прошу вас, не делайте этого», а учитель гладил мои волосы, приговаривая: «Ничего страшного, ну, ну, глупышка…», но я все равно боялась, что он будет настаивать, вот поэтому я и купила этот вибромассажер, я полагала, что все сразу станет на свои места, но учителю эта идея пришлась не по вкусу, он сказал: «Достаточно», и я все поняла — вот она, реальность; страшно подумать, сколько ночей я провела без сна, пока не познакомилась с учителем, все, чего я так боялась, становилось реальностью; все, чего я боялась больше всего, теперь не будет определять наши отношения, из жизни исчезнет существенная ее часть, для учителя я стану всего лишь одной из многих, я превращусь в то, чем была до знакомства с ним, без способностей, связей я превращусь в ничтожество; меня охватила тревога — даже ступни вспотели, но в то же время во мне стала расти радость: конец! конец! давай, вали отсюда! Когда страх, смешанный с воображением, становится реальностью, меня уже ничто не может испугать, я чувствовала это все своим телом, каждой клеточкой мозга, и вся охваченная сводившей меня с ума тревогой, я ощущала, как мое тело наполняется этой долго копившейся радостью.

— Я хочу сказать тебе одну вещь.

— Да?

— Это настоящий бум щадящей психотерапии, не так ли?

— Что?

— Эта мода излечиваться от своих ран. Я против этого, это не та вещь, от которой надо излечиваться, от нее надо освобождаться, а это не одно и то же. Думаю, раны излечиваются благодаря общению с другими людьми… мужчинами.

— Ну уж нет!

— Да что ты, ведь я имею в виду тебя и твоего приятеля. Это было очень странно, честное слово, я не ожидала такого ответа, я почувствовала, что превратилась в какую-то креветку или краба… скорее черепаху, меня словно парализовало, а потом возникло впечатление, будто бы мое тело раскалывается вдоль, как кристалл, сверху донизу; я не могла такого представить, я ожидала услышать совсем другое, что-то вроде: «Все кончено, я ухожу от тебя, Рейко, ты действительно ничтожество, из тебя ничего не выйдет, это ясно; короче, сгинь с глаз моих, Рейко, ты настоящее дерьмо; мне вспоминаются Кейко и Юри…», но вышло совершенно не то, тревога и радость рвали меня на части, нет, они вовсе не компенсировали друг друга, я была похожа на кристалл, разрушающийся от воздействия двух полярных сил, как только этот процесс начался, исправить было уже ничего нельзя; я допила свой «Касси», и он провалился не в желудок, а в эту самую щель, образованную двумя разрывающими меня силами, вкуса я не почувствовала, а потом я заплакала, и все, чего я не успела еще довообразить, проявилось на моем лице и стало раздирать его; мне нужно было успокоиться и смириться с неизбежным, как тогда, когда отец ни с того ни с сего начал лупить нас с братом по чем попало, но этот человек, которого я называю «учитель», не бил меня в тот момент, он не отталкивал меня, не оскорблял… просто он не зависел от меня, он совершенно во мне не нуждался, единственное, что было ему интересно, — посмотреть на мою реакцию; я совершенно потеряла контроль над собой и, не переставая рыдать, набросилась на него: «Вот вы сейчас, строя из себя эдакого гордеца, говорили о ранах, от которых мы пытаемся излечиться; да вы сами ничуть не отличаетесь от меня и моего приятеля, да, мы помогаем друг другу исцелять наши раны, а вот вы никогда не интересовались, кто мне их нанес… А это сделали вы же, это ты изранил мне душу, не отпирайся, это ты, ты втоптал меня в грязь; ты говорил, что любишь меня, что не можешь без меня, а сам в то же время приглашал блядей из садомазохистского клуба и просил их раздеваться, чтобы делать с ними то же, что и со мной, это ведь ты, говоря, что Кейко потрясающая девчонка и что ты любишь ее, кончал мне в рот и в задницу… и при этом ты никогда не думал, насколько это может мучить меня!», ну так вот, он вывел меня из бара, кивнув бармену: мол, извините, напилась барышня; он поддерживал меня за талию, и тут я вдруг осознала, что уже видела все это, то же самое происходило с моим отцом… и даже когда мы вошли в номер, я все никак не могла успокоиться.

Он был чрезвычайно удивлен, поскольку я всегда старалась держать себя в руках, даже когда оставалась наедине с собой, ничто не могло заставить меня забыть обо всем и выйти из себя… хотя я могу сказать, что это было замечательное ощущение.

Я всегда думала, что не способна нормально выражать свои эмоции, а этот человек вообще не мог понять, почему я вдруг сорвалась с цепи, он даже не пытался сделать этого, это было не в его духе; но все-таки он был очень удивлен, хотя и не принимал близко к сердцу: он не вышел из себя, напротив, у меня сложилось впечатление, что он был доволен происходящим, я уверена, что ему нравилось, когда кто-то орал, плакался или выказывал свою зависимость, потребность в нем, что ли… я уверена, что ему доставляло удовольствие убеждаться в действенности своего эмоционального влияния на людей, а потом его отпускало, и он выбрасывал это из головы, как девочка, которая мгновенно теряет интерес к сломанной кукле, если только она, конечно, не представляет собой объект особого обожания, а так интерес неизбежно со временем теряется; учитель не обращал никакого внимания на мою злобу, он велел гарсону подать чего-нибудь покрепче и поставил передо мной стакан, я изо всех сил сжала бокал с коньяком, а поскольку стекло было очень тонкое, бокал лопнул у меня в руках и я порезала себе губу.