Надо бы привлечь ее внимание, разлучить с танцорами, пока они мирно спят. Фрейзе осторожно поднялся и осмотрелся. Казалось, все крепко спали. Скрипач, наскучив стеречь своих подопечных, распластался по земле, обняв скрипку и прижав к груди смычок. Барабанщик дремал, подпирая ствол дерева и свесив голову на грудь. Танцоры, измученные и умаянные до полусмерти, спали там, где подкосились их усталые ноги, получившие приказ отдыхать. Возможно, лучшего шанса вырвать Изольду из лап танцевальной шайки и не предвидится.
Фрейзе сложил губы трубочкой и свистнул тихо, но отчетливо – таким свистом он обычно призывал Руфино, и Изольда, конечно же, слышала его сотню раз. И сейчас она тоже услышала его. Пронзив пелену ее тяжкого сна, свист разбудил ее. Изольда приподнялась и, опершись на локоть, пристально вгляделась в тьму леса, туда, откуда раздался свист, знакомый и любимый, как трель соловья. Фрейзе выступил из-под покрова деревьев на залитую солнцем полянку, чтобы Изольда смогла хорошенько его рассмотреть. Поднял руку, помахал ей, улыбнулся.
Она оборотила к нему отрешенное лицо, и Фрейзе сковал леденящий душу страх. Она смотрела на него, как на пустое место, как на чужака, – безразлично и равнодушно. Ни один мускул не дрогнул на прекрасном, но ничего не выражающем лице ее, ни единой мысли, искорки, радости узнавания не промелькнуло в остекленевших глазах ее, глазах рыбы. Томительно долго она глядела на него своими голубыми бесстрастными глазами – так обычно глядят на незнакомца, мерзкого безродного пришельца. Затем, словно сочтя его мороком сна, она опрокинулась на палые листья и погрузилась в забытье.
Фрейзе кинулся в спасительную тьму леса к своему дереву. Он должен был присесть, почувствовать спиной теплую древесину, ноги его дрожали и подгибались. Его обуял ужас.
* * *
Лука бережно перенес находящуюся в обморочном состоянии Ишрак вниз, в солнечную комнату и положил ее на кровать. Он растер ей руки, казавшиеся ледышками, снова приложил ухо к ее груди в надежде услышать сердцебиение. И он услышал его, тихий-тихий, слабый-слабый глухой удар, ничуть не похожий на мощный, ровный перестук сердца девушки, которую он знал, ничуть не похожий на неукротимое биение жизни верной подруги – несдержанной и своевольной, как стрела носящейся по городу, предпочитающей лучше прыгнуть с крыши в темные глубокие воды, чем позволить себя арестовать. И такой девушке суждено умереть! Немыслимо! Каким твердым был ее взгляд, припомнил Лука, когда она натягивала тетиву луку, какими крепкими были ее объятия, когда она утешала его, погрузившегося в пучину отчаяния.
Он приблизил ухо к ее носу, чтобы еще раз услышать слабое дыхание, присел на краешек постели рядом с ее застывшим телом и прошептал:
– Ишрак, именем Бога заклинаю тебя, не покидай меня.
Казалось, прошли часы, прежде чем дверь отворилась, и Лука в ужасе вскочил с постели. На пороге стояла сама Смерть. Долговязая, в высокой черной остроконечной шляпе и белой маске с длинным носом, напоминающим клюв птицы, оставляющей на лице лишь узкие прорези для глаз. С головы до ног Она была закутана в широкополый плащ, черный, как соболиный мех.
– Прочь! – заорал Лука. – Не подходи!
– Это врач, – утихомирил его брат Пьетро, заходя в комнату. – Клюв маски заполнен лекарственными травами, чтобы защитить доктора от чумы.
– Снимите, – бросил Лука. – Никакой чумы у нас нет, есть только упавшая в обморок девушка, и она снова лишится сознания, если увидит вас в этом маскарадном костюме.
Медленно лекарь стянул с лица клювастую маску и выдавил из себя жалкую улыбку.
– А почему она упала в обморок?
– Мы не знаем. Возможно, здесь побывали танцоры, – пояснил брат Пьетро. – Я нащупал пульс. Она еще дышит, мы полагаем.
– Отворим ей кровь, – предложил лекарь, даже не взглянув на Ишрак.
– Нет, – решительно возразил Лука. Врач изумленно вытаращился на него, но Лука стоял на своем: – Она почти не дышит, у нее нитевидный пульс, сердце еле бьется. Она с таким трудом сражается за жизнь, а вы предлагаете обескровить ее?
– Это придаст ей сил, – произнес доктор как само собой разумеющееся. – Приведет ее в чувство. Если хотите, можем испробовать прижигание. Я приложу накаленные докрасна куски железа ей на руки и ноги.
– Мы не причиним ей боли, – нахмурился Лука.
Лекарь с сожалением посмотрел на него.
– Насколько понимаю, вы совершенно не сведущи в медицине. Она слаба, нужно разбудить ее разум. Чтобы вернуть ее к жизни, необходима встряска, потрясение.
– Не знаю. В любом случае никакого кровопускания, прижигания, никаких истязаний плоти.
Врач с надеждой посмотрел на брата Пьетро, взывая к его житейскому опыту.
– Она умрет, если мы ничего не предпримем. Я уверен, ее надо взбодрить. Только резкая и мучительная боль приведет ее в чувства.
– У брата Луки особый дар. К пониманию всего… даже тайного и неизведанного, – замялся монах. – А с этой леди всегда обращались учтиво и бережно. Невозможно причинить ей боль. Да и кто бы на подобное решился?
– Да хотя бы повивальная бабка, которая мертвецов обряжает. Прикажем ей вытащить леди из постели и отколошматить. Хотите?
– Нет! – гаркнул Лука, теряя последние крупицы терпения. – Вы глухой? Мы не будет подвергать ее пыткам. Я не позволю издеваться над ней. Я запрещаю.
Врачеватель уныло развел руками, словно он перепробовал все средства, имевшиеся в его медицинском багаже.
– Может, попробуем расходить ее?
– Это как? – спросил Лука.
– Наймем женщин, они попарно станут волочить ее по площади, пока ноги не понесут ее самостоятельно.
Лука схватился за голову.
– Неужели у вас нет никаких лечебных снадобий? Травяных отваров? Неужели у вас нет никаких мыслей о том, что с ней стряслось и как ее лечить? Неужели все, что вы можете предложить, это терзать ее и мучить? Вы не лекарь, вы коновал, вам бы бессловесных тварей пользовать своими живодерскими методами.
В комнате наступила тишина. Лука был недалек от истины: врач и понятия не имел, как лечить болезни, и почти ничего не смыслил в медицине. Одни лишь мавры, читавшие и переводившие труды величайших греческих эскулапов – труды, которые не осмеливались читать христианские лекари, так как церковь полагала подобные книги еретическими, – являлись сведущими докторами. Долговязый же знахарь из захолустного городишки наследовал звание врача от своего отца, лечившего в основном домашний скот. Все, что он умел, это рвать зубы да пускать кровь, ставя пиявок, которых он вылавливал в реке и держал в чулане в банках, где они отчаянно извивались. Порой, в надежде излечить пациентов от лихорадки, он отворял им кровь, разрезая вену, или, желая исцелить их от озноба, заставлял глотать обжигающие специи. Только самые стойкие из его больных выживали после такого лечения.
– Ей нужны забота и ласка, – произнес Лука, сознавая всю пропасть своего невежества. – С нами Бог. И Бог – с нею. Мы будем заботиться о ней, и она вернется к нам. Она любит жизнь, она любит Изольду. Как только вернется Изольда, Ишрак сразу же пойдет на поправку. Я не дам истязать Ишрак. Я верю в нее. Верю, что она придет в себя. А мы будем заботиться о ней, пока она не проснется.
