Среди обывателей на каждом шагу встречались военные в самых разных формах, армейских и казачьих. То и дело бросался в глаза добровольческий шеврон. Теперь он окончательно почувствовал себя в своей тарелке, вернее — в седле. Шпоры позванивали всё громче, и сладкий этот звук, будто крепчающий ветер, поднимал в душе волну радости. Она росла и неслась неудержимо... Как вдруг разбилась, будто о мол.
Смачно лузгая подсолнечные семечки, шлялись какие-то босяки пролетарского вида. Хамоватостью не уступали им и рядовые казаки, потерявшие уставную выправку. Асфальт тротуаров усеяли шелуха и мусор... Как в печальной памяти Петербурге после мартовского переворота[26], загаженном торжествующей «революционной демократией»...
Ещё сильнее задели «добровольческие» манеры офицеров.
За единичным исключением, словно не видя ни его генеральских погон, ни сбегающих за высокие узкие голенища двойных красных лампасов, они демонстративно смотрели на рукава. Не найдя добровольческого шеврона, честь отдавали вызывающе небрежно. Кто-то даже позволял себе уводить взгляд. Всё это совершенно не походило на уставное чинопочитание, требующее «ловить глазами начальство»...
Переходя на другую сторону Красной улицы, пропустил похоронную процессию. С десяток, а то и больше, телег со свежеструганными гробами медленно тянулись вдоль трамвайных путей, явно направляясь туда же, куда и он, — к войсковому собору. На одной сидела, припав к крышке, молодая казачка, вся в чёрном. Выплакав уже все слёзы, тихо подвывала. Прохожие замолкали и крестились, мужчины — снимая белые парусиновые картузы и соломенные канотье. Но особенно не любопытствовали: попривыкли за войну.
— С-под Ставрополя, верно, — вздохнул кто-то.
— Мабуть, и Армавиру...
От перекрёстка Екатерининской с Красной до Соборной площади оказалось всего два квартала. Посреди неё величаво тянулся ввысь войсковой Александро-Невский собор, золотом пяти шлемовидных куполов и белизной отштукатуренных стен подавляя стоящие по сторонам квадрата дома в два и три этажа, построенные из огнеупорного кирпича. Кварталом севернее вздымалось массивное, подобное прямоугольной гранитной глыбе, здание Зимнего театра.
Не затихший ещё бабий вой сразу покинул сознание, едва приметил русский флаг над красивым двухэтажным особняком, выходящим фасадом на Соборную площадь. Светлым камнем и высокими, овальными сверху окнами похожий на их старый ростовский дом. Перед ним замерли с заглушёнными моторами три легковых автомобиля.
Войдя в кованую калитку, легко поднялся по ступеням. У резных дубовых дверей вытянулись часовой и подчасок: невысокие, но крепкие кубанцы, одетые в чёрные, парадные, черкески при алых бешметах. Низкие папахи белого каракуля с алым верхом сидели на головах ровно. Младший урядник, сосредоточенно хмурясь и шевеля полными губами, вчитывался в его раскрытую офицерскую книжку дольше обычного.
Среди штабных сразу же нашлись старые знакомые: полковник Апрелев[27], бывший лейб-кирасир, и поручик Асмолов, бывший офицер его 7-й кавалерийской дивизии. Апрелев только-только оправился от пулевого ранения и вступил в должность начальника связи. А Асмолов пристроился в Разведывательном отделении. Оба — «первопоходники», как не без апломба стали именовать себя те, кто вступил в Добровольческую армию ещё в конце прошлого года и участвовал в неудачном походе Корнилова на Екатеринодар.
Деникин, сразу выяснилось, уехал с начальником штаба в Ставрополь. Так что принять его сможет не раньше завтрашнего. Раз так, поспешил дозвониться до квартиры Драгомирова. К его немалому удивлению, тот состоял в какой-то странной должности: помощник «верховного руководителя» армии генерала Алексеева по гражданской части.
Драгомиров обрадовался, но попросил зайти не раньше пяти часов пополудни. Потому у него нашлось время обстоятельно расспросить Апрелева и Асмолова...
Хотя, по их словам, Добровольческая армия очистила от большевиков западную часть Кубанской области с севером Черноморской губернии и уже вступила в Ставропольскую, положение её остаётся чрезвычайно сложным. Боевой состав едва превысил 40 тысяч, а силы противника — Красной армии Северного Кавказа под командованием военного фельдшера Сорокина[28] — разведка исчисляет в 80—120 тысяч. Потому и идут такие кровопролитные бои за Армавир и Майкоп.
Разведка, особенно агентурная, поставлена неважно. Россказни местных жителей да неохотные и путаные показания пленных — вот и всё, на основании чего приходится освещать войска и тыл большевиков.
С немцами — откровенная, хотя и сдержанная, враждебность. Все их попытки наладить с армией «деловые» контакты Алексеевым и Деникиным отвергаются. Самая серьёзная угроза — их возможное продвижение от Батайска на Екатеринодар. Им как воздух нужен кубанский хлеб, и им ничего не стоит сговориться с Лениным и Троцким о совместных операциях против Добровольческой армии.
