В барабан ударил дед —Что сегодня на обед?Бобику – косточка, Жучке – пирог,А славному Пэдди – сарделек мешок.
Они пели её много-много раз подряд, ещё и ещё. А толпа подхватила её, и теперь песня гремела по всему шоссе.
Вскоре к протестующим подоспели и родственники обитателей «Фэрлоунс». Кое-кто уговаривал старичков вернуться в дом, но те наотрез отказались. Старички остались сидеть на улице, и тогда их друзья и родные до того вдохновились их примером, что сели рядом в знак солидарности. Вечерело, загорелись фонари, и морозец начал кусаться. Миссис Беллами обратилась ко всем присутствовавшим журналистам с заявлением:
– Мы возвращаемся в дом, поскольку похолодало. Но утром мы снова выйдем, не сомневайтесь.
И они ушли, провожаемые аплодисментами и приветственными криками толпы.
В доме, в тепле, те, кого не сразу сморил сон, посмотрели на самих себя в вечерних теленовостях – и только теперь поняли, какое внимание привлекла их акция протеста, а ещё увидели, что до сих пор происходит в свете телевизионных юпитеров прямо у них под окнами. Приехали иностранные журналисты, а на газоне ещё остались сотни людей. Сейчас как раз брали интервью у Линн, фельдшерицы из «скорой».
– Вы, наверное, не знаете, что в «Фэрлоунс» провела последние пять лет жизни жена Джо Махони, Марион. Здесь за ней ухаживали, а месяца два назад она умерла. Кому, если не Джо, знать, как здесь хорошо и какое преступление закрывать этот дом престарелых. Это знаю и я, и все присутствующие. И не думайте, что мы опустим руки, нет – тут никто не собирается сдаваться! – Линн смотрела прямо в камеру. – А всем, кто сейчас смотрит нас в «Фэрлоунс» – так держать! Так держать, Джо! Так держать, Пэдди! Мы с вами – весь город с вами!
«Ура» грянуло с новой силой. А потом смолкло, потому что зазвучала песня – конечно, та самая, про Пэдди, – и толпа пела её так громко, что журналисту пришлось кричать, иначе его не услышали бы:
– Мы спросили в городском совете, может быть, чиновникам есть что сказать, но оказалось, что все они сегодня очень заняты и отказываются давать комментарии.
Казалось бы, всё это должно было подбодрить Джо, однако в тот вечер он совсем пал духом. Было ясно, что старички не смогут протестовать долго, сил у них очень мало. Многие из них были совсем дряхлые. Эти мысли мучили Джо до самого утра и так и не дали уснуть. Он решил подождать ещё один день, а если совет к вечеру не изменит решения – сдаться.
Наутро после завтрака, когда Джо и Пэдди возглавили процессию старичков и старушек, Джо увидел, что их ждут сотни единомышленников – они собрались и на газоне, и на всех тротуарах и ждали их. У них был новый плакат: «Нашего Пэдди в премьер-министры!» Снова послышались аплодисменты, свист, приветственные крики, а потом все опять запели песенку про Пэдди: она стала настоящим гимном протеста. Для Пэдди это был всё-таки перебор: уши у него так и дёргались от волнения. Он даже уткнулся в руку Джо, чтобы было не так страшно. Им пришлось успокаивать и подбадривать друг друга.
Утром, когда кругом гремела песня, а Пэдди был рядом, Джо снова преисполнился надежд. Но через час восторг и ликование немного улеглись, Джо опять начал зябнуть, и надежда сменилась отчаянием. Он смотрел на старичков и слышал, как они чихают и кашляют, видел страдание на их лицах. И понимал, что пора прекращать, и поскорее – а то кто-нибудь и до вечера не дотянет.
Толпа не расходилась всё утро, и журналисты тоже. Вдоль обочины выстроились фургоны со спутниковыми тарелками. Все смотрели и ждали. Джо в очередной раз заваривал чай – и тут поднял голову и увидел, что к нему по газону шагает полицейский инспектор, тот самый, вчерашний. В руке инспектор держал какой-то документ.
– Что это? – спросил Джо. – Ордер на мой арест?
Инспектор помотал головой.
– Прочтите сами. – И он вручил бумагу Джо. Это было заявление для прессы:
«По вопросу о доме престарелых „Фэрлоунс“. В результате детального пересмотра дела и с учётом неравнодушного отношения общественности городской совет постановил отменить постановление о закрытии „Фэрлоунс“».
Джо перечитал бумагу дважды, чтобы уж точно понять всё правильно, и оказалось, что он не ошибся. Тогда он прочитал её вслух, погромче, чтобы все слышали.
Поднялся оглушительный восторженный гвалт. Все кинулись обниматься, даже те, кто видел друг друга впервые в жизни. Миссис Беллами, которая, вообще-то, не очень любила обниматься, подбежала и обняла инспектора: кто-то же должен был это сделать.
– За что? – удивился он.
– Просто настал великий день, – ответила миссис Беллами, – а вы принесли благую весть. Кстати, если бы весть была дурная, я бы свернула вам шею.
Старые журналисты, стреляные воробьи, качали головами и украдкой утирали слёзы. У Джо просто камень с души свалился; счастливый и довольный, он бросился благодарить старичков и старушек – каждого лично, – но при этом видел, что Пэдди только и ждёт, когда можно будет уйти и побыть в тишине и покое. Он чувствовал, что пёс жмётся к его ногам и тычется лбом в руку.
Джо нагнулся и погладил Пэдди.
– Надоел этот гвалт, да? – сказал он. – Зато по приятному поводу. Не волнуйся, скоро суматоха уляжется, и мы с тобой вернёмся на баржу. И снова останемся вдвоём – красота!
Но надежды Джо не оправдались – суматоха улеглась не сразу. «Фэрлоунс» был битком набит врачами и медсёстрами, каждого из обитателей внимательно осмотрели и проверили, не слишком ли тяжело сказались на них пережитые потрясения. Кое-кому никак не удавалось отогреться, их увезли в больницу, чтобы исключить переохлаждение. Когда наконец всё утихло, миссис Беллами и мисс Картер, не желая слушать никаких возражений, настояли на том, чтобы Джо пожил в «Фэрлоунс» ещё несколько дней, пока не наберётся сил. Только тогда они его отпустят.
– Мы сами решим, когда вам можно будет отправиться домой, – отчеканила мисс Картер.
