Ангелика подошла к ней, остановилась и повернулась лицом к своему новому рабу. Она долго рассматривала его, изучала, недовольно хмурясь, и у Стилетто даже промелькнула неприятная мысль, что девушка его сейчас прогонит. Однако этого не случилось. Не отрывая взгляда от голого мужчины, она потянула за шнурок и немного ослабила парчовый корсет.
– Сегодня ты будешь учиться служить своей госпоже, – произнесла Ангелика. – Я хочу, чтобы ты раздел меня и умастил маслами и благовониями.
– Слушаюсь… госпожа.
Стилетто облизнул губы, подошел, взял непослушными пальцами завязки корсета. Дурманящий запах женщины снова ударил ему в ноздри, он чувствовал тепло, исходящее от ее тела, ощущал дыхание, касающееся груди. Белокурая царица была так близко и казалась такой доступной, что в голове появилась предательская мысль схватить ее, повалить на кровать и овладеть со всей звериной страстью, которая бурлила сейчас в каждой клетке. Но за дверью два здоровенных раба. Стоит Ангелике вскрикнуть, и они примчатся на ее зов. И даже если Стилетто с ними справится, во дворце таких охранников еще десятки, если не сотни. Господи, откуда вообще эти бредовые мысли?!
Мужчина тряхнул головой и стал быстрее расшнуровывать корсет хозяйки.
– Хочешь меня? – внезапно спросила она и с силой сжала пальцы на его напрягшемся члене. Вопрос был излишним – тело говорило куда понятнее любых слов.
– Да, госпожа, – хрипло выдавил Стилетто, стараясь не смотреть на девушку, а сосредоточиться на чертовски длинных и запутанных шнурках ее наряда.
– Если хорошо выполнишь все мои приказы, будешь послушным и внимательным, возможно, я и разрешу твоему желанию сбыться.
Ангелика усмехнулась и провела рукой по яичкам мужчины. Он вздрогнул, а сердце забарабанило в груди с сумасшедшей скоростью.
Корсет лег на соседнее кресло, а за ним и платье. Больше на белокурой красавице не было ничего, только босоножки на высокой шпильке, которые она скинула сама. Девушка указала пальцем на многочисленные флаконы, стоящие на туалетном столике, и растянулась на кровати.
Ее белоснежное тело дышало негой и притягивало взгляд Стилетто как магнит. Вожделение накатывало на мужчину горячими волнами, и все, о чем он мог сейчас думать, это о том, чтобы прикоснуться к ней, проникнуть в ее пьянящую, обволакивающую влажность, насладиться податливостью и страстью. Желание было таким сильным, что превращалось в мучение. Только мука эта была сладкой и тягучей, как ореховая нуга.
Когда Стилетто встал на колени рядом с лежащей на кровати Ангеликой, девушка повернула голову и внимательно посмотрела в глаза своего прислужника.
– Я не хочу владеть только твоим телом, Стилетто, – серьезно произнесла она. – Это скучно и никому не интересно. Я хочу овладеть твоей душой. Ты отдашь мне ее всю без остатка.
Мужчина смотрел на прекрасное лицо царицы и не знал, что сказать.
– Согласен?
– Я не знаю…
– Соглашайся или уходи. Другого выбора у тебя нет. Так что?
– Хорошо.
– …госпожа.
– Хорошо, госпожа.
– Вот и славно. – Ангелика улыбнулась, будто маленькая девочка, получившая долгожданный подарок, и закинула руки за голову. – А теперь сделай мне массаж и расскажи о себе.
Стилетто вылил себе на ладони немного ароматного масла и стал круговыми движениями втирать его в живот и грудь распростершейся перед ним женщины. Эти прикосновения распаляли желание еще сильнее. Он чувствовал, как твердеют под его пальцами соски Ангелики, улавливал ее дыхание, ставшее немного сбивчивей, ощущал тепло и нежность кожи. Но ее потемневшие глаза пытливо смотрели на него и подталкивали начать рассказ.
– Я родился в Афинах, в Монастераки. Тогда это был не самый благополучный район города. В его запутанных улочках легко заблудиться, а в подворотнях иногда можно наткнуться на разных не самых приятных людей. Но зато он совсем рядом с Акрополем. И вся первая половина моей жизни прошла там – на камнях разрушенного величия.
Вспоминая свою юность, Стилетто и сам не заметил, как погрузился в знойную атмосферу тех бурных лет. Его руки продолжали ласкать тело Ангелики, скользили по ее бедрам, касались золотистого треугольника между ногами, гладили грудь и лебединую шею. Но каким-то неведомым образом сознание мужчины разделилось на две половины – одна оставалась здесь, на кровати, подле прекрасной девушки, вызывавшей в нем неистовое желание. А вторая погрузилась в суматоху образов детства, из которых обветренным серым исполином вставал величественный Верхний Город.
Сколько раз подростком он с друзьями пробирался через Пропилеи внутрь Акрополя. В те далекие дни там еще мало что отреставрировали, и колонны парадного входа были почти черными от наслоившихся тысячелетий, а между ними стояли бесконечные ряды строительных лесов. Днем нечего было и думать попасть в Парфенон или Одеон Герода Аттического – весь холм наводняли туристы, смотрители памятников и самозваные гиды. Однако вечером все менялось: люди уходили из Акрополя, а сам холм подсвечивали прожектора. Полуразрушенные храмы и театры в желтых электрических лучах становились величественными, а в душах мальчишек, росших на пыльных улочках Афин, как трава при дороге, зажигалось стремление к приключениям и подвигам, как у древних героев.
Стилетто невольно усмехнулся, вспоминая беспощадные битвы десятилетних защитников Эрехтейона и храма Афины. На обветренных, изрытых временем ступенях они лупили друг друга палками, не давая «врагу» захватить греческие святыни. Потом, всего через несколько лет, бои стали куда ожесточеннее, а палки заменились ножами. В тринадцать Стилетто уже не раз слышал запах человеческой крови и щедро кропил камни Верхнего Города своей собственной. Тогда он с друзьями был ярым фанатом «Олимпиакоса», не пропускал ни одного матча, проходившего в Афинах, а стычки с «муслимами», болевшими за «АЕК», стали привычным делом. Именно с той бесшабашной поры нож лежал в руке Стилетто, будто продолжение его самого, и блеск стального лезвия не пугал, а вызывал прилив адреналина, лихое веселье, в котором не думаешь о боли и смерти.
Где-то в то же время он впервые познал наслаждение плотской любви. Девчонки стали заглядываться на худого жилистого парня, лезшего в драку по любому поводу. Его неудержимый темперамент пленял и завораживал. К юному бунтарю тянулись даже искушенные женщины, которые были старше его. Они находили в его бешеном напоре то, чего не было в их мужчинах, – страсть, не нуждающуюся в оправдании, животную похоть, доходящую до жестокости.
Они стонали и извивались под ним, отдавались его рукам и губам, позабыв о стыде и угрызениях совести. Это льстило раздутому самолюбию желторотого юнца, и, разгоряченный вином, он готов был на любые подвиги. К шестнадцати годам Стилетто уже считал себя знатоком секса. Наверное, ни один день тогда не заканчивался для него в одиночестве. Сколько раз после очередной драки, окровавленный и злой, как черт, Стилетто бросался на грудь к незнакомкам, от которых пахло молодостью и морем, и овладевал ими прямо здесь – на ступенях Парфенона, на голой земле, царапая руки и колени о каменное крошево. Ему казалось, что его гордые предки поступали так же, потому что, когда кровь горяча, боль, страсть и наслаждение идут рука об руку. Никто не разделяет их, никто не ищет безопасности. Подруга, доставшаяся тебе этим вечером, ласкает языком твои разбитые губы, слизывает кровь, сочащуюся из порезов, и стонет под твоими израненными пальцами. И ты берешь ее с таким остервенением, будто битва еще не окончена, только теперь твое оружие не палка или нож, а набухший, жаждущий разрядки член.
