Книга Великий магистр революции - Яна Седова

Две эти помехи для революции, приезд Государя и прибытие войск, должен был устранить для Некрасова Гучков. Два его друга, полк. Доманевский и подполк. Тилли, в ночь на 2 марта приехали в Царское Село к ген. Иванову, чтобы убедить его пойти на соглашение с Временным правительством. Доманевский должен был стать начальником штаба Иванова; он привез Иванову доклад, который заканчивался словами: «Порядок и нормальный ход можно восстановить легче всего соглашением с Временным правительством». Иванов, кроме того, получил в ночь на 2 марта телеграмму Алексеева № 1833, по которой могло показаться, что Ставка перешла на сторону революции, и телеграмму Государя с просьбой не принимать никаких мер. Тем временем министерство путей сообщения, которое заняли Бубликов и прочие революционные деятели, разнообразными способами разрушило путь до Царского Села. Помощник Бубликова Ломоносов подробно рассказывает в мемуарах, как это было сделано:

«— Ура, — кричит Лебедев, — Гатчина отрезана от Семрина. Повалили поезд и пустили на него другой.

Я начал танцевать от радости…»

«Звонок с Виндавской. — Ген. Иванов настаивает, чтобы его пустили на Царское. Арестовывает служащих и грозит расстрелом.

— Пускайте, пусть скувырнется на первой стрелке. Жаль машиниста, но что же делать?»

По мемуарам Ломоносова складывается впечатление, что автор их — человек недалекий и тщеславный, как и подобный ему Бубликов. Едва ли кто-то из них был изобретателем остановки Иванова. Ломоносов сам говорит, как 2 марта звонил в военную комиссию Думы, председателем которой 28 февраля стал Гучков, и спрашивал у ген. Потапова, с которым Гучков в ночь с 1 на 2 марта ездил в Измайловский полк: «А что для вас нужно еще сделать?» Не обошлось, разумеется, без влияния Некрасова. В результате Иванов был остановлен.

«До сих пор не имею никаких сведений о движении частей, назначенных мое распоряжение, — сообщал он Алексееву 2 марта. — Имею негласные сведения о приостановке движения моего поезда. Прошу принятия экстренных мер для восстановления порядка среди железнодорожной администрации, которая несомненно получает директивы Временного правительства».

Но Иванов был не единственным. В Петроград были отправлены полки с Северного, Западного и Юго-Западного фронтов. Первые части были отправлены с ближайшего к столице Северного фронта. Остановить их революционным петроградским властям было нечем. И тогда в Луге разыграли комедию, достойную лучшей аудитории. Одним из авторов комедии был ротмистр Воронович. Его воспоминания вызывают подозрение, что он и был тем самым ротмистром части, расположенной на пути царского поезда, который, по словам Гучкова, был им завербован для заговора. В Лугу ехал эшелон Георгиевских кавалеров 68-го лейб-Бородинского полка. «В эшелоне, — пишет Воронович, — было до 2000 человек и 8 пулеметов, в лужском же гарнизоне было не более 1500 вооруженных солдат, причем по тревоге можно было собрать самое большее 300–400, в запасном артиллерийском дивизионе все пушки были учебными, и ни одна из них для стрельбы не годилась, а во 2-й особой артиллерийской бригаде пушек совсем не было. Поставленное на платформе учебное орудие являлось бутафорским, к пулеметам не было лент.

На экстренном совещании было решено попытаться разоружить бородинцев, прибегнув к следующей уловке. Как только эшелон подойдет к вокзалу, три офицера (поручик Гуковский, Коночадов и я) выйдут ему навстречу и начальническим тоном прикажут солдатам не выходить из вагонов, т. к. поезд сейчас же отправится дальше. Затем члены военного комитета войдут в офицерский вагон, приставят к нему часовых и предложат командиру полка от имени Комитета Государственной думы немедленно сдать оружие, пригрозив в случае отказа открыть по эшелону артиллерийский огонь. В качестве артиллерии должно было фигурировать бутафорское орудие. Командиру полка было решено указать, что весь 20-тысячный гарнизон Луги примкнул к Петрограду и всякое сопротивление явится бесполезным.

Разбудив командира полка, мы в самой деликатной форме передали ему ультиматум Комитета Государственной думы. Полковник сначала возмутился, но, узнав о численности лужского гарнизона и об артиллерийской батарее, якобы занявшей уже позицию и готовой по первому сигналу открыть огонь, пожал плечами и заявил, что он подчиняется силе.

Через пятнадцать минут бородинцы были обезоружены.

Через несколько минут эшелон тронулся в обратный путь, и мы послали в Петроград краткую телеграмму с извещением о том, что Бородинский полк разоружен».

Вся эта авантюра в духе известных пиратских приключений не только остановила, разоружила и развернула обратно сильный эшелон, но и определила характер разговора Рузского и Родзянко, выдвинувший идею отречения Государя.

«Стоящий в Луге гарнизон по своей революционной инициативе задерживал все двигающиеся на столицу войска, разоружал их или поворачивал обратно», — Пишет Шляпников и с замечательной доверчивостью Добавляет: «Двадцать тысяч штыков и сабель были наготове и преграждали контрреволюции путь на Петроград».

Против Государя был использован еще более хитроумный прием, позволивший задержать Его, как и мечтал Гучков, между Ставкой и Царским Селом: 1 марта Родзянко послал Государю телеграмму с просьбой дождаться его на ст. Дно. Благодаря этой телеграмме Государь не поехал дальше в Царское («А мысли и чувства все время там!» — писал Он в дневнике) и не вернулся в Ставку, дожидаясь председателя Думы. Родзянко, однако, так и не выехал.

«Отправившись в аппаратную комнату, я по телеграфу получил из Петрограда ответ, что экстренный поезд для председателя Государственной Думы заказан и стоит уже несколько часов в ожидании его приезда. Я попросил, чтобы со станции по телефону навели бы справку в Государственной Думе, когда он предполагает выехать. Получен был ответ, что председатель Государственной Думы сейчас в комиссии и не знает, когда сможет выехать», — так описывает положение Воейков, ехавший вместе с Государем.

«Создалось ужасное положение: связь Ставки с Государем потеряна, а Государя явно не желают, по указанию из Петрограда, пропускать в Царское Село», — писал ген. Лукомский.

В связи с этими непонятными маневрами Родзянки у многих мемуаристов появляется желание объявить его предателем и виновником отречения. На самом деле Родзянко, как видно из его воспоминаний, находился под влиянием Гучкова с тех пор, как стал председателем Думы. Послать Родзянко к Государю с требованием отречения было, вероятно, мыслью Гучкова. Масоны, со своей стороны, сделали тогда все, чтобы помочь своему другу. Все эти события 1 марта Некрасов впоследствии таинственно назовет «погоней за царским поездом». Некрасов говорил, что управлял «погоней» он, «давая распоряжения Бубликову, сидевшему комиссаром в Министерстве путей сообщения».

«Погоня» картинно, по станциям описана в мемуарах Ломоносова. Распоряжение Думы было следующим: «Задержать поезд в Бологом, передать Императору телеграмму председателя Думы и назначить для этого последнего экстренный поезд до ст. Бологое». «Погоня» закончилась неудачей: «Из телеграфа, — пишет Ломоносов, — мне передали записку по телефону: «Бологое. Поезд литера А без назначения с паровозом Николаевское отправился на Псков»». Масонам не удалось не допустить Государя в Псков, и это было их первой ошибкой, потому что в Пскове находился штаб генерала Рузского и Государь узнал там много такого, чего, с точки зрения революции, Ему знать не следовало[26]. Второй их ошибкой было намерение послать с Родзянкой Чхеидзе. Чхеидзе, хоть и был масоном, в глазах Родзянки был только председателем исполкома Совета. Председатель Думы, который в эти дни, по словам Милюкова, «праздновал труса», невероятно боялся Совета. Узнав, что Совет не утверждает подготовленный Комитетом проект манифеста и что к Государю должен ехать и Чхеидзе, Родзянко не решился ехать к Государю. Вот как получилось, что к Государю поехал Гучков.