Летом 793 года в монастырь Линдисфарн на северо-восточном побережье Англии прибыли викинги. Как пишет Симеон Даремский в своей истории королевства Англии:
Словно шершни, они заполонили все окрестности; как свирепые волки, принялись грабить, резать и убивать не только овец и волов, но также священников и диаконов, благочестивых монахов и монахинь. Явились они в церковь Линдисфарна, причинили там ужасное разорение, топтали нечестивыми ногами святыни, разрушили алтарь и унесли все сокровища святой обители. Часть братии они убили, часть заковали в цепи и увели с собой; над многими надругались, лишили последней одежды и прогнали прочь; некоторых утопили потом в море.
В средневековых хрониках немало описаний подобных нападений викингов на церкви и монастыри. Как места хранения огромных богатств и бесценных реликвий, они представляли лакомый кусок для мародеров. Воинские отряды могли здесь забрать лошадей, запастись зерном, вином и прочим провиантом, столь необходимым для армии в походе.
Викинги были язычниками и открыто осуждались за свои варварские действия, но это вовсе не означало, что на святые обители никогда не посягали братья-христиане. То, что привлекало викингов, манило к себе и воинов-христиан Западной Европы. Хотя последние и не подвергали священнослужителей такой резне, как викинги, все же уровень смертности среди монахов от такого рода набегов был довольно высок. Мы уже упоминали о том, каким «гибким» для преступников являлось понятие «священный». В период ожесточенных военных конфликтов оно могло вообще утрачивать смысл. Хрупкость религиозных устоев может быть проиллюстрирована событиями, произошедшими в 1216–1217 гг. во время французского вторжения в Англию. Даже в условиях весьма ограниченной войны, затеянной между христианскими рыцарями, такое крупное аббатство, как Сент-Олбанс, за несколько недель подверглось полному разорению с обеих сторон: амбары с продовольствием, домашний скот, лошади, ценности и деньги были отобраны под угрозой полного уничтожения не только монастыря, но и города.
Несмотря на подобные акты святотатства, осужденные и названные преступлениями даже в ту эпоху, богатства Церкви были чересчур соблазнительными, и мало кто из воюющих мог удержаться, чтобы при случае не прибрать их к рукам. Ведь любая обитель являлась готовым источником материальных ценностей (которые можно было обратить в деньги) и провизии для войск. Церковные летописцы изображали злоумышленников-мародеров как нечестивых, ужасных варваров, однако намерения последних очень редко носили антирелигиозный характер. Статуи, образы святых и алтари разрушались не просто так, а с целью добыть драгоценные камни, золотые и серебряные украшения. В то же время монашеские одежды (ризы и проч.), настенные украшения и иконы представляли собой легко перевозимые ценности. Даже короли, помазанники Божьи, тоже участвовали в подобных грабежах, как, например, тот же Генрих III в 1231 г. (что не помешало впоследствии причислить его к лику святых). В хрониках отмечено, что во время валлийского восстания отряды принца Ллевелина не щадили ни церкви, ни самих священнослужителей. Они сожгли несколько церквей, убили укрывавшихся там женщин и детей. В ответ английский король Генрих III подверг разорению проваллийское цистерцианское аббатство и сжег множество построек в округе. Само аббатство он пощадил лишь потому, что аббат заплатил ему 300 марок, попросив не трогать здание, на которое местная коммуна положила столько времени и труда.
Последний пример иллюстрирует, что церкви и монастыри могли подвергаться нападению по соображениям, далеким от сугубо материальных. В 1194 г. Филипп II Август разрушал церкви в Эвре на севере Франции в качестве мести горожанам, которые вслед за графом Иоанном (ставшим впоследствии королем) перебили французский гарнизон. Часто разрушению подвергались религиозные учреждения, находившиеся под патронажем врага; это наносило ущерб репутации покровителей и лишало их экономических преимуществ, которыми их обеспечивали церкви и монастыри. Кроме того, как и в эпизоде с Генрихом III в Уэльсе, оно было направлено против мятежников и заговорщиков; с такой проблемой столкнулся во время своего правления Иоанн, когда монастыри состязались в антироялистской риторике. В замечательном исследовании, посвященном нападениям на святые обители, Мэтью Стрикленд пишет: «Религиозные учреждения, часто служившие некрополем для той или иной дворянской семьи, могли намеренно выбираться в качестве цели для удара, поскольку являлись отчетливым и вполне осязаемым символом положения и престижа соперника… Нападения на церкви знаменовали собой не просто уничтожение огромного вложения материальных и трудовых ресурсов, но и психологический удар, отмечавший неспособность того или иного лорда защитить свою собственность, подданных и союзников». Таким образом, жестокость Генриха III, проявленная по отношению к цистерцианскому аббатству в Уэльсе, была больше, чем просто мстительный плевок в сторону Ллевелина.
Ради защиты Церкви нельзя было уповать на одни только молитвы и заклинания. Святым отцам приходилось обращаться за помощью к светскому миру политиков и военачальников в поисках покровителей, которые не только помогали создавать богатство, но и предоставляли средства для его защиты; тем самым Церковь втягивалась в силовую политику эпохи и расширяла потенциальные масштабы войны. Всем — от Папы Римского до аббатов в провинциальных приходах — требовались мечи и щиты для защиты от возможных посягательств извне. Как крупнейший землевладелец, Церковь собирала деньги и войска не только для феодалов, но и для собственных нужд, часто применяя эти ресурсы ради достижения своих целей, как мы смогли убедиться на примере светско-церковных междоусобиц в той же Германии. Церкви зачастую строились по принципу крепостей, способных выдержать приступ неприятеля или даже осаду; прекрасно сохранившиеся образцы таких обителей есть в Лангедоке. Когда светской помощи недоставало, Церковь иногда действовала напрямую, как видно из описания Ричардом Ходжесом разграбления итальянского монастыря в Сан-Винченцо-аль-Вольтурно в 881 году. На монастырь напали арабские наемники, находившиеся на службе у неаполитанского герцога, епископа Афанасия. Монахи, заранее предупрежденные о подходе отряда, собрались с оружием на мосту у входа в монастырь, одержимые желанием отбить вражеский натиск. Завязался жаркий бой, в котором монахи проявили себя отважно, убив множество наемников. Несмотря на отчаянное сопротивление, они все же уступили, будучи преданными собственными рабами (так утверждает источник). Арабы же разграбили и сожгли монастырь, изрубив всех, кто не смог спастись бегством.
