Первым не выдержал Рома.
— Ты что, блин, всерьез считаешь, что женщина создана из ребра мужчины? Буквально? Или ты всё-таки отбросишь лицемерие и признаешь это за аллегорию? Если же ты признаешь это за аллегорию, то тогда и весь Новый Завет — это аллегория, и Троица — это аллегория. Тогда я с тобой согласен, полностью и безоговорочно. Тогда религия становится на своё место, а именно: она в аллегоричной форме отражает окружающую действительность, страхи, надежды и мечты человека и человечества или что там ещё. Тогда становится понятно и разделение на религиозные конфессии — каждому племени религия в наиболее близкой ему форме. Что, не так?
— С точки зрения атеиста — это так, а с точки зрения верующего — не так, — принял вызов Валя. — Ты говоришь не с точки зрения науки, а с точки зрения обыденного сознания. А обыденное сознание — штука обоюдоострая. Это убийца и религии и науки тоже, потому что не терпит ничего сложного. Теория «большого взрыва», в том виде как она популяризируется сейчас — это плод обыденного сознания. Или «чёрные дыры». То же и с Адамом и Евой.
— Ну, вот видишь, ты ушёл от ответа. Причём здесь «чёрные дыры»? Тебе-то твоя религия говорит, что нужно верить в Адама и Еву буквально, иначе ты не христианин. Или ты не понял? Буквально!
— Да понял я всё. Верить же, а не искать подтверждения опытом.
— И ты веришь?
— Верю.
— Врёшь! Валя, я тебя хорошо знаю. Тебе хочется устойчивости, чётких координат, душевного спокойствия. Вот ты и нашёл отдушину. Очень удобно и современно. Женщинам нравится, — кивнул Охлобыстин на Настю Колоненко, которая мгновенно опустила глаза и стала перекладывать папки на столе, — с тем же успехом можно было бы заняться спортом или посещать психотерапевта.
— Не то, не то, Рома, — Шажков сам уже завёлся, — ты пойми: вера, даже в моём примитивном, начальном понимании и ощущении — это свобода. Глубинная такая, исконная свобода. Почувствуешь это, и назад не хочется.
— Свобода от чего? Свобода от знаний? От истины? Ну, давай, вперёд и с песней, — Роман сделал энергичное движение ногой, как будто пинал под зад.
— Нет, ты не понял. Да и как ты можешь понять с такой одержимостью? Свобода по-научному — это осознанная необходимость, как говорил Маркс, а мы все бездумно повторяем. Только на самом деле это и не свобода вовсе. Настоящая свобода ничем земным не ограничена, только Богом. Свобода от страха земного, зависти, ненависти. Она разумом не оценивается, а только ощущается… как благодать. Ты с Богом и ты свободен!
— О! — указав рукой на Шажкова, только и сумел выговорить Охлобыстин. Потом махнул рукой: — Хорошо, ладно, свобода-несвобода. Динозавры были? Неандертальцы были?
— Были.
— Ну?
— Что?
— Как что? Только шизофреник будет утверждать, что динозавры существовали и эволюционировали в течение миллионов лет и верить в то, что Бог создал всё живое за неделю? Не пугай меня, Валя.
— Да мы не знаем, что и когда создавалось. Время вообще недоступно научному пониманию. Наука изучает только то, что ей позволено изучать и насколько ей это позволено. И не надо задаваться. Да и вообще, эмпирическая наука в том виде как она существует сейчас — это дитя европейской цивилизации, как и атеизм. Получается, что то, о чём ты здесь говоришь, — это чисто европейская шизофрения. В других цивилизациях наука знает своё место и не пытается…
— Ну и где сейчас эти цивилизации?
— Как где? А Япония, а Индия, а Китай, в конце концов?
— Особенно Китай… Давай честно: европейский путь показал, что христианство кончается. Всё лучшее из христианства вошло в обычную человеческую мораль. И не нужно подпорок из Бога, ангелов, херувимов, Святого Духа и кого там ещё.
— Ну, тогда останется только моральный кодекс строителя коммунизма.
— Не вижу ничего плохого в идее и даже в тексте. Вижу плохое только в реализации. Сейчас кодексы морали и поведения широко применяются в бизнесе: всякие там корпоративные миссии, профессиональная этика. Родоначальником всего этого можно считать христианство.
— Мавр сделал своё дело, мавр может уходить?
— Истинно говоришь. Философ всегда философ. И вера твоя, даже если называть это верой, — философская.
Шажков понял, что Охлобыстин хочет завершить спор. Валентин был не против, но вино его возбудило, и у него теплилась ещё одна невысказанная мысль.
— Сейчас, Рома, — торопливо проговорил Валентин, — безбожный двадцатый век был поворотом в сторону для человечества, он показал тупиковый путь, так ведь? Развязали две мировые войны — ухлопали шестьдесят миллионов людей. Создали в России атеистическое государство — ухлопали ещё тридцать миллионов. Холокост — ещё несколько миллионов по национальному признаку. Развивали науку — сделали ядерную бомбу. Мы только-только начали выбираться из этого дерьма, а ты: «мавр может уходить». Не смейся, Рома, но роль веры в будущем возрождении человечества огромна.
— Ладно, Валя. Ты хоть студентов-то этому не учишь?
— Студент сейчас пошёл умный, сам знаешь. Он нам фору кое в чём даст. Но для него романтика науки — это покрытое пылью прошлое. А вот по вере при всём их прагматизме они скучают.
— Да ну?
— Представь себе.
— Keep dreaming, как говорят супостаты.
Шажков заметил, что коллеги смотрят на него с сочувствием.
— Ты-то сам себя к европейцам причисляешь или нет?
— спросил Охлобыстин, доливая по очереди все бокалы рубинового цвета вином.
— Да, но к христианам, а не к тем, кто тащится от репербанов и кофешопов.
— А третьего, естественно, не дано?
— Если зреть в корень, то нет, — сказал Валентин и тут же понял, что в запале перегнул палку. И замолчал.
Зато Хачатуров, до этого задумчиво сидевший в стороне от стола и маленькими глотками отхлёбывавший вино из бокала, неожиданно оживился и продолжил уже затухавшую дискуссию.
— Вы выражаете два популярных взгляда на обсуждаемую проблему, поэтому ваш спор интересен только с социологической точки зрения. А если по существу, то вы оба далеки от истины.
— Какова же ваша точка зрения, если не секрет? — без особого энтузиазма спросил Охлобыстин. Судя по всему, он, как и Шажков, в душе досадовал на то, что вступил в этот бессмысленный детский спор, недостойный не только кандидата философских наук, но и просто более или менее зрелого человека.
— А я не имею точки зрения, — улыбаясь, ответил Хачатуров, — я считаю, что не нужно рассуждать о том, чего не понимаешь. Я вот не знаю и не рассуждаю.
— Удобно. Но за освящённой водой ходили.
— Так то ж традиция, связь с предками, так сказать, — хитро прищурился Хачатуров, — меня матушка всегда лечила крещенской водой.
— Помогало?
