Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 64
– Что-нибудь еще? – обратился судья к Споффорту.
– Нет.
– Выньте руку из регулятора искренности и встаньте лицом к суду.
Я сделал, что он сказал.
Поскольку моя рука была уже не в отверстии, я мог бы солгать. Но я догадывался, что, если сказать «не виновен», мне велят сунуть руку обратно и суд продолжится. И действительно, другие заключенные мне рассказали, что так и бывает. Почти все признают себя виновными.
– Виновен, – сказал я, глядя на судью.
– Суд одобряет вашу искренность. Вы приговариваетесь к шести годам заключения в исправительном учреждении Северной Америки. – Он чуть опустил голову и сурово на меня посмотрел. – Подойдите.
Я подошел к его креслу. Судья медленно поднялся и протянул руки. Его большие ладони (одна в зеленых разводах) легли на мои плечи. Что-то укололо меня, словно игла шприца. Я потерял сознание.
И очнулся уже в тюрьме.
Это все, что я могу записать сегодня. Рука болит от долгого письма, к тому же час уже поздний, а завтра мне предстоит физический труд.
День девяностый
Моя комната – или «камера» – не многим больше маленького мыслебуса, но удобная и уединенная. У меня есть кровать, стул, лампа и ТВ-стена с небольшой библиотекой записей. Из них я пока включал только одну – с танцевально-физкультурной программой, но танцевать мне не захотелось, и я вынул ББ из гнезда, не дожидаясь конца программы.
В моем корпусе в таких же камерах живут еще примерно пятьдесят заключенных. После завтрака мы все вместе выходим на работу. По утрам я тружусь на обувной фабрике. Нас там четырнадцать заключенных. Наша обязанность – проверять готовую продукцию. Делают ее, разумеется, машины. Мое дело – осматривать один ботинок из четырнадцати на предмет дефектов. За нами следит робот-недоумок. Меня предупредили, что, если я не возьму ботинок после того, как мой сосед слева взял свой, меня накажут. Я обнаружил, что смотреть на ботинок необязательно, так что я не смотрю, просто беру в руки один из каждых четырнадцати.
Поскольку я обучен психоискусству, мне несложно проводить все время на фабрике в легких галлюцинациях, но я, к своему ужасу, обнаружил, что совершенно не могу управлять одним аспектом своих галлюцинаций: у меня в голове с пугающей четкостью возникает образ Мэри Лу. Я пытаюсь для развлечения вызвать у себя абстрактные галлюцинации – цветовые пятна и объемные фигуры – и вдруг, внезапно, вижу лицо Мэри Лу, вижу ее пристальный озадаченный взгляд. Или Мэри Лу сидит, скрестив ноги, на ковре, держит на коленях книгу и читает.
Когда я преподавал, у меня была шутка для лекции о галлюцинировании до оргазма. Я говорил студентам: «Этот метод полезно освоить на случай, если вы когда-нибудь окажетесь в тюрьме». Они почти не смеялись, – наверное, чтобы понять шутку про тюрьму, надо очень хорошо знать классику, например фильмы с Джеймсом Кэгни. Так или иначе, я всегда отпускал ее на этой лекции. Но теперь я не галлюцинирую до оргазма, хотя и знаю сам метод досконально. По ночам у себя в камере я мастурбирую – как, наверное, все заключенные. Самые интимные мысли о Мэри Лу мне хочется сберечь на то время, когда я один.
С вечерней едой нам выдают по два косяка и по два сопора, но я свои коплю. После ужина я чувствую сладкий запах марихуаны, слышу музыку эротического телевидения из других камер и воображаю синтетическое блаженство на лицах заключенных. Почему-то, когда я об этом пишу, меня передергивает. Я хочу, чтобы Мэри Лу была рядом со мной, хочу слышать ее голос. Хочу смеяться с нею, хочу, чтобы она меня согревала.
Год назад я не смог бы назвать это чувство, но после фильмов знаю: я люблю Мэри Лу.
Это мучительно. Любовь – мучительное чувство.
Я не знаю, где расположена тюрьма. Где-то возле океана. Меня доставили сюда без сознания. Очнувшись, я увидел робота, который протягивал мне синюю арестантскую робу. Первую ночь я не мог спать, так мне хотелось быть рядом с Мэри Лу.
Я хочу быть с ней. Все остальное – нереальное.
День девяносто первый
После обеда я работаю в поле на берегу океана. Поле огромное, примерно две мили вдоль берега, и все засажено синтетическим растением под названием Протеин-4. Растения большие и безобразные, размером с человеческую голову, лилово-зеленые и с отвратительным запахом. Даже на солнечном поле их вонь порою невыносима. Моя работа – подкармливать каждое химикатами, которые ежедневно выписывает компьютер. У меня есть «пистолет», куда компьютерный терминал в начале каждого длинного ряда закладывает катышки химикатов; я прижимаю его пластиковое дуло к желтой земле у основания каждого растения и выдавливаю по одному катышку.
Спина болит постоянно, солнце печет, а музыка, которая звучит не умолкая, задает быстрый темп. Нас в поле сорок человек, мы работаем с пятиминутными перерывами в конце часа и постоянно обливаемся потом.
С этой работой справились бы десять роботов-недоумков. Но нас таким образом перевоспитывают.
По крайней мере, так говорит телевизор, который мы обязаны смотреть в послеобеденное общественное время. Разговаривать в общественное время запрещается, и я не знаю, злятся ли другие заключенные, как я.
Во время работы за нами наблюдают два робота в коричневой форме. Они приземистые, коренастые и уродливые. Всякий раз, глядя на того, который меня ударил, я вижу: он смотрит на меня не мигая, а его андроидный рот слегка приоткрыт, как будто сейчас пустит слюну.
Руки у меня по-прежнему стерты и болят от нажимания на кнопку «пистолета», так что больше я писать не могу.
Мэри Лу. Надеюсь только, что ты не так несчастна, как я. И надеюсь, что ты вспоминаешь обо мне хотя бы иногда.
Мэри Лу
1
Читать иногда скучно, но бывает, я натыкаюсь на что-нибудь, про что мне приятно знать. Сейчас я пишу, сидя у окна и положив на колени картонку, а перед этим просто долго сидела и смотрела на снег. Огромные, тяжелые, слипшиеся хлопья падали с неба. Боб велел мне не утомляться, чтобы спина не болела оттого, что я таскаю свое выпирающее пузище. Поэтому я долго смотрела на снег и вспоминала, что читала несколько дней назад про круговорот воды в природе, как это все устроено на самом деле: испарение, конденсация, ветер и воздух. Я смотрела на снег и думала, что эти белые комья были недавно водой Атлантического океана, превращенной в пар солнечным жаром. Я представляла, как облака плывут над водой, как вода в них кристаллизуется и становится снежинками, а снежинки падают и слипаются, так что теперь я вижу их за своим окном в Нью-Йорке.
Иногда мне очень приятно что-нибудь такое знать.
В детстве Саймон рассказывал мне про круговорот воды, про равноденствия и все такое. У него была старая школьная доска и мел; помню, он рисовал мне на ней планету Сатурн с кольцами. Когда я спросила, откуда он все это знает, Саймон ответил, что со слов отца. Его дедушка в детстве смотрел на небо в телескоп, в давние времена до того, что Саймон называл «концом интеллектуального любопытства».
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 64
