Та ведь боль еще и болью не была, Так… сквозь сердце пролетевшая стрела. Та стрела еще стрелою не была, Так… тупая, бесталанная игла. Та игла еще иглою не была, Так… мифический дежурный клюв орла. Жаль, что я от этой боли умерла. Ведь потом, когда воскресла, путь нашла, — Белый ветер мне шепнул из-за угла, Снег, морозом раскаленный добела, Волны сизого оконного стекла, Корни темного дубового стола, — Стали бить они во все колокола: «Та ведь боль еще и болью не была, Так… любовь ножом по горлу провела».
Мы молчали и смотрели друг на друга с мониторов. Мия сказала:
– Юнна Мориц… У меня немного любимых поэтов, она – одна из них.
Я иногда впадал в ступор, глядя на Мию во время ночных разговоров, и в тот «поэтический» момент тоже впал. Я чувствовал, Мия другая, не как девочки из лицея и моей старой, пятисотой школы. Ни на кого не похожа, даже на Фисочку, с которой я общаюсь чаще и в Инете, и в жизни.
Правда, была одна тухлая тема с Мией. Вся эта инфа про ушедших предков Сушковых так меня раздражала! Не поймешь, где вранье, где правда. В прошлой школе у нас была одна девочка с голубой кровью, так с ней никто не общался, она казалась нам ненормальной. На новогоднем празднике танцевала вальс с шалью, и ее просто засмеяли. Девочка в слезах убежала со сцены.
В одном из ночных скайп-разговоров мы договорились еще раз встретиться.
К встрече я готовился три часа – перемерил все свои джинсы, рубашки, куртки. У отца есть три флакона с дезодорантами, я их перенюхал, попрыскав на запястья. Я видел, как бабушка пробовала новые духи.
Когда мы с Мией встретились, я был что надо, не хуже нашего лицейского альфа-самца Лёвы Сесёлки-на – неотразимый, дерзкий, пахнущий дорогим парфюмом. Мия даже воскликнула:
– Валера, ты сегодня другой!
Мы снова болтались по центру, смотрели на уцелевшие старинные дома, заглядывали в какие-то дворы. По поводу каждого места у Мии была своя история.
– Слушай, – сказал я, – ты можешь гидом подрабатывать. Ночные мистические экскурсии.
Мия засмеялась и ответила, что она не виновата, – это ее папа. Они часто семьей гуляют по Москве, и папа обо всем рассказывает.
В конце прогулки Мия сказала, что я умею слушать, не выпендриваюсь и заслужил сюрприз.
– Он только для тебя, Валер. Ни один парень из моей школы его не достоин, – загадочно сообщила Мия.
Она привела меня в заросший парк, долго тащила по аллеям. Там было полутемно, вокруг росли длинные черные липы. Мы перешли по каменному мостику овраг и вдруг оказались на большом светлом пространстве, около старого особняка с колоннами и высокой лестницей, по бокам которой сидели два каменных бульдога. Я не фанат истории, но, кажется, в старину дворяне обожали каменных и мраморных львов, а тут – собаки!
– Вот, – радостно сказала Мия, – в этом дворце и я могла бы жить!
Мия начала рассказывать о том, что это здание принадлежало ее прапрапрадедам. Предки Сушковы были веселыми людьми, обожали охоты, праздники, балы, карнавалы, а это увеселительный дворец; здесь не жили, а радовались жизни. В бальные ночи зажигали фейерверки, назначали свидания в «беседках уединения». Беседки были обвиты вьющимися растениями – романтика на каждом сантиметре. В овраге справа от дворца был каскад оранжерей с редкими тропическими деревьями: пальмами, апельсинами, лимонами, абрикосами, гранатами. А в левом овраге построили зверинец. Там в вольерах содержали диких животных: медведей, волков, лисиц, оленей, белок.
– А с какого здесь бульдоги на лестнице? – спросил я Мию и шутливо пнул ногой облупленную скульптуру.
Мия взахлеб начала выкладывать о том, что Сушковы жить не могли без охот и собачьих свор, поэтому решили: бульдоги здесь будут к месту. Это же забавно: гости приезжают, выходят из карет, разминают руки-ноги, идут к дворцу, а тут – бульдоги! Гости удивлены, спрашивают: а зачем они здесь, что, мраморные львы убежали?
Мия рассмеялась собственной шутке, а я что-то пробурчал про эксплуататоров простого люда. На это Мия заметила:
– Зря ты. Мои прадеды никогда своих крестьян в беде не бросали, а талантливых простых детей на свои деньги обучали за границей.
Короче, когда грянула революция, Сушковым стало в России не по себе. Кто-то из них уехал за границу, в надежде вернуться, когда ситуация развернется на сто восемьдесят, кто-то остался. Оставшихся на Родине трепали почем зря – всё отобрали, лишили возможности зарабатывать, сажали в тюрьмы и ссылали в самые дикие российские углы. Прапрадеду Мии повезло: он выжил, женился на доброй девушке-медсестре, жил тихо, родил двоих детей.
Я смотрел на Мию, в ее чистые глаза, и думал: зачем она обо всем этом помнит? Мы же другие, двадцать первый век, живем одним днем, и никому не интересно про сушковские охоты, каменных бульдогов и про то, что тихий прапрадед Сушков выжил в России потому, что не высовывался лишний раз.
Я сказал об этом Мие. Она сразу застыла, словно заледенела, глаза ее в одно мгновение замерзли, как лужи, скованные первым льдом. Мия превратилась в Снегурочку, бросила мне через плечо:
– Дурак ты! А я-то перед тобой…
Повернулась и медленно, с прямой спиной пошла прочь. Я не стал догонять Мию – это было бесполезно.
Домой брел, засунув руки в карманы и колотя правой ногой по редким урнам. Идиот, трижды, четырежды, сто раз идиот! Если что-то человеку дорого, не надо это опускать ниже плинтуса! Просто потому что захотелось, вызвало минутное раздражение! Я ведь позавидовал Мие! Да-да, осел, позавидовал: у меня таких предков нет и не будет вовеки!
Внезапно в памяти всплыло, как мы едем с Костяном по темным улицам и он мне говорит, что отец Мии – мафиози. Зачем он так говорил? Мия сказала, ее отец – историк, заведует кафедрой в одном из московских вузов. Не складывалось – мафиози и историк.
61. Я УЧАСТВОВАЛ В КАСТИНГЕ КИНОКОМПАНИИ
Надо менять тему: от плохого – к хорошему. Лучше расскажу, как проходил кастинг.
