Людовик XIII почти сразу же пожаловал их Люиню под видом возвращения долгов. Рассмотрение дела Барбена было передано в большой совет, и, хотя его и признали виновным в измене, приговор был относительно мягким — конфискация имущества и ссылка за границу. Он был вынужден продать свою должность главного интенданта королевы (intendant-général de la reine) и в октябре 1619 г. все еще содержался в Бастилии. Убийство Кончини было актом, с помощью которого молодой король, полностью находившийся под влиянием Люиня, отнял власть у своей матери.
На суде Леонору Галигаи, в частности, обвинили в том, что она добыла для дю Плесси должность чиновника, ведающего раздачей милостыни, при дворе Анны Австрийской. Не исключено, что так оно и было, но доказательств тому не существует.[82] Общий тон подобострастия, а позже благодарности к непостоянному Кончини со стороны дю Плесси определенно присутствовал в их отношениях, но при объяснении того, что Кончини в 1616 г. включил дю Плесси в число министров, следует учитывать и роль, сыгранную имевшим обширные связи Анри. Хотя мы вряд ли когда-нибудь точно узнаем об этом, но скорее всего Анри энергично ходатайствовал за своего брата перед королевой-матерью, а не перед Кончини или его женой. В 1610 г. Анри служил Марии Медичи, выполняя ее поручение в Лотарингии, затем в 1615 г. в военном предприятии против Конде, и известно, что он был доволен назначением брата на должность при дворе Анны Австрийской. Не будучи официально причисленным к свите Марии Медичи, дю Плесси с осени 1616 г. играл важную роль и при ее дворе.
Именно Люинь спас дю Плесси от немедленной отставки, которой ему в истерике грозил король сразу после убийства Кончини. Король, стоя на бильярдном столе, кричал Ришелье, чтобы тот убирался, но именно в этот момент Люинь и замолвил за него слово.[83] Однако унижение Ришелье было гораздо более глубоким, чем показалось ему в тот момент. Король велел ему предстать перед советом, где те из советников Генриха IV, которые дожили до этого дня, ясно дали ему понять, что в нем более не нуждаются. Это было фактической отставкой.
Вильруа, Сийери, Пюизье, Жанен и дю Вэр вернулись на свои должности. Армии были распущены, а грандов, вернувшихся ко двору, король простил. Он теперь был настроен враждебно по отношению к своей матери, с которой не общался все девять дней, проведенных ею взаперти в Лувре. Предложение дю Плесси выступить в качестве посредника было принято, и именно его полезность на переговорах по поводу условий ее ссылки отсрочили и смягчили его собственный приговор. Было решено, что Мария Медичи удалится с небольшой свитой в Блуа, а Барбену сохранят жизнь. Люинь хотел, чтобы дю Плесси играл роль информатора и сообщал о том, что происходит в окружении королевы-матери. Он считал, что имеет право на благодарность со стороны дю Плесси, однако Ришелье впоследствии немало сделал, для того чтобы опорочить репутацию Люиня.
Королева-мать отправилась в ссылку в Блуа 3 мая 1617 г., попав в опалу из-за своего покровительства Кончини и враждебного отношения к принцам, но сохранив свои доходы и губернаторство в Нормандии. Когда она уезжала, король простился с ней сдержанно и официально. Дю Плесси ехал в последней карете ее свиты. С одобрения двора он был назначен председателем ее совета, хранителем печати и интендантом. Он надеялся, что сможет поспособствовать примирению сторон, но не преуспел в рискованных попытках взять верх над итальянским окружением Марии Медичи, к тому же он был не единственным в своем стремлении стать главным посредником между королевой-матерью и другими заинтересованными партиями. Кроме того, любое смягчение напряженности в отношениях короля и королевы-матери с неизбежностью поставило бы под угрозу положение — а возможно, даже и жизнь — Люиня. Достичь этого было совсем непросто.
Дю Плесси был искренне озабочен укреплением и защитой королевской власти, а на тот момент это предполагало сотрудничество с Люинем. Поэтому он начал с написания точных отчетов для Люиня. Осознавая свою беспомощность перед интригами придворных королевы-матери, дю Плесси словно шел по тонкому канату, и постоянная боязнь оступиться вызывала в нем приступы состояния, близкого к паранойе: существование у себя подобных ощущений он не отмечал ни до, ни после того.
Королеве-матери не нравилось, что за ней шпионят, а при дворе короля не было уверенности в том, что дю Плесси не попытается взять на себя роль организатора какого-нибудь акта мести. Неприкрытая враждебность, которую испытывали к нему в Блуа, привела дю Плесси в состояние паники, и в его письмах этого времени заметны признаки жалости к себе. 11 июня он внезапно уехал в Куссе, предупрежденный братом Анри о якобы готовящемся против него заговоре. Возможно, он надеялся быстро вернуться, если тревога окажется ложной, и объяснить свое непродолжительное отсутствие делами или необходимостью восстановления здоровья. Королева-мать настойчиво требовала его возвращения, но для всех остальных, кто стремился устранить его от дел, он таким своим поступком лишь облегчил эту задачу. 15 июня король написал дю Плесси письмо, в котором одобрил его возвращение к пастырским обязанностям и приказал не покидать свою епархию.
Дю Плесси, всегда без промедлений пользовавшийся благоприятным моментом, теперь взялся опровергнуть появившийся в середине июля ответ гугенотов на серию посвященных королю проповедей, прочитанных при дворе иезуитом отцом Арну. Написанные им в 1617 г. полемические «Основы вероучения католической церкви, защищаемые от сочинения, адресованного королю четырьмя пасторами так называемой реформированной церкви» (Principaux points de la foy de I’église catholique défendus contre l’escrit addressé au Roy par des quatres Ministres de Charenton) — ответ на письмо, адресованное Людовику XIII гугенотскими пасторами Шарантона. Здесь дю Плесси намеренно подражает дю Перрону, но наиболее важный момент в этой работе — акцент на ложности утверждения о том, что гугеноты лояльны французской монархии. Самая серьезная их вина, с его точки зрения, имела политический характер. Дю Плесси получил благодарность иезуитов и поздравления Сорбонны.
Ему потребовалось шесть недель, для того чтобы написать «Основы вероучения…», которые он тоже посвятил королю,[84] настойчиво требуя в них, кроме прочего, повиновения монарху как Божьему помазаннику и строгого соблюдения католиками этой доктрины. Это дает ключ к пониманию взглядов, которые часто озадачивали комментаторов, будучи одновременно и политическими, и религиозными, как это часто бывало в дни существования Лиги и продолжало оставаться на протяжении всей эпохи Католического возрождения. Помазание светского монарха вовсе не было в начале XVII в. символическим обрядом, считалось, что оно наделяет короля божественной духовной властью.
