I
Когда Джону было лет семь, он убил птичку.
Рядом с закусочной на Лонг-Айленде был парк, куда Джон ходил с другими мальчишками побегать, покричать и поиграть. Однажды кто-то принес рогатку, и они все по очереди стреляли. Когда пришла очередь Джона, он нашел круглый камешек и уложил его на резинку, как научили. Потом прищурил один глаз и прицелился в птиц, сидевших вдали на дереве. Все глазам своим не поверили, когда с высоких веток старого вяза на землю упало маленькое тельце.
Остальные мальчишки похлопали Джона по спине и столпились вокруг комочка.
В тот вечер за ужином Джона вырвало на тарелку. Отмывая его в ванной, мать заметила, что у него красные от слез глаза. Вдвоем они сели на диван. Джон едва мог говорить.
Отец молча встал и принес их пальто.
Они держались за руки, пока шли в парк, но не разговаривали. Было холодно. Люди гуляли с собаками и курили. Пожилая пара, вышедшая пройтись, с улыбкой сказала: добрый вечер. Легкость их жизни больно резанула.
Когда они добрались до парка, она так и лежала на бетоне, с торчащими лапками. Они камнями вырыли ямку у корней дерева, потом Джон обеими руками положил птичку внутрь и зарыл ямку.
Через несколько часов Джон вытащил револьвер изо рта вражеского солдата и скатился с него на землю.
У них обоих было с собой немного еды, они разделили ее, устроив небольшой перекус.
Потом, не сказав друг другу ни слова, поднялись и пошли прочь, в разных направлениях.
Джон несколько часов блуждал в тумане по окрестностям.
Снова наступила ночь, и вскоре поля затопили солдаты союзников. Еще в ту ночь пришло лето, небо было пустым и прохладным. Звезды остро блестели, планеты вращались на ниточках.
Все это он как-то вызвал в своем воображении. Харриет, закусочную, блокноты с набросками, воскресенье — не только названия, но и ощущение. Джон знал, что его жизнь чего-то стоит, потому что умереть ему предстояло, зная, что есть ради чего жить.
Он потянулся за фотографией Харриет, той, что снял на Кони-Айленде. Обшарил все карманы мокрой, рваной одежды, хотя едва мог открыть глаза, а тело его горело. Но потом вспомнил, как взлетел с базы Хэррингтон, вспомнил удар того, что счел смертью, и дым, и леденящий спуск. Поля, липких кукол, самый маленький крест, молчаливого цирюльника и путь через поля во тьме. Своего лучшего друга, Лео Арлина, из Бруклина, оркестр Глена Миллера, лица родителей, «Лорд энд Тейлор», то, как Харриет сделала ему предложение в Монтоке, снегопад, шум машин, проезжающих за окнами спальни по ночам. Босые ноги. Летний Кони-Айленд.
Теперь он так ясно видел свою жену, даже слышал ее смех. День и в самом деле выдался чудесный. Вагоны метро были забиты солдатами. Харриет пришлось сесть ему на колени. Тяжесть ее тела на его ногах была блаженством, и он пообещал ей, в последнем всплеске юности, что не умрет, если ее не будет рядом — даже если придется обойтись фотографией.
Она сказала, что однажды они станут очень старыми, что мир изменится, но он всегда будет их миром, и время, которое они проведут врозь, окажется кошмаром, от которого они проснутся — отчаяние будет погребено под годами счастья.
Он снова стал искать фотографию жены, потому что без нее не мог двинуться дальше.
Амелия
Восточный Сассекс, Англия, 2010
I
Дедушкина сиделка сказала, что он в последние дни вел себя странно, дарил ей разное, спрашивал, счастлива ли она. Сказала, что он взял с нее обещание, если с ним что-то случится, поливать его цветы и кормить ежей, которые ночами приходили к черному ходу.
Мама думает, он знал.
В ночь перед службой я не могла уснуть. Филипп пытался посидеть со мной, но заснул прямо в одежде.
Утром мы спустились и сварили кофе. Я молчала, и Филипп повел меня пройтись. Было холодно, на траве лежала роса. Филипп вывел меня в поле. Земля была мягкой, но я услышала, что к нам что-то приближается, и ощутила опасность. Когда я спросила Филиппа, что там, он сказал, что за нами чуть поодаль идут коровы.
Мы вернулись домой; я чувствовала пустоту внутри и плакала, не могла остановиться. Если разобраться, я не знала, о ком плачу, мое тело просто хотело этого, словно пыталось переварить горе.
Неделю спустя, когда мы летели домой, самолет попал в сильную турбулентность. Кто-то кричал, и пилот вышел нас успокоить — Филиппу показалось, что это смешно.
Я подумала о дедушке Джоне, прыгнувшем с парашютом на вражескую территорию из огненного шара, в который превратился его горящий самолет. А потом было все это время во Франции и в госпитале, когда он не знал, выживет ли, увидит ли снова бабушку. Филипп сказал, что если бы он не выжил, я бы не родилась.
Я заснула, думая об этом. Гадала, кто бы жил сейчас в нашем доме, если бы я не родилась? Кто каждое утро занимал бы мое место в автобусе до города, кто сидел бы рядом с Филиппом в его пикапе во время долгих поездок?
